Коллектив авторов - Веселие Руси. XX век. Градус новейшей российской истории. От «пьяного бюджета» до «сухого закона»

Но закрыть все рестораны было невозможно. Поэтому тайная продажа спиртных напитков продолжалась. И пить продолжали, как прежде. Хотя милиция (вопросами распространения наркотиков, тайной продажи водки чаще всего интересовались милиционеры-студенты, создававшие для этого даже особые «летучие отряды») проявляла большую изобретательность. Осматривали не только сами рестораны и трактиры, но и устраивали обыски в домах их владельцев, не ленились залезть на заснеженную крышу – излюбленное трактирщиками место для хранения коньяка [347].

Самой скандальной известностью в Петрограде пользовалось кафе «Ампир» на Садовой улице. Если милиции необходимо было найти какого-нибудь «дельца», первым делом заходили сюда. Здесь же можно было задержать торговцев кокаином, рецептами на спирт и прочий алкоголь. «Ампир» на протяжении революции оставался постоянным героем питерской криминальной хроники.

Участившиеся обыски ресторанов и кафе не позволяли обывателям расслабиться и предаться удовольствию от беседы со спутниками или спутницами, от кушания деликатесов, выпивки вина и пр. Поэтому представители высшего света, культурной богемы предпочитали устраивать застолья в меблированных комнатах или специально снимали для этого квартиры. Более предприимчивые в арендуемых квартирах устраивали нечто вроде частного дома свиданий. Сюда можно было прийти, вкусно и сытно поесть и попить, поиграть в карты и даже провести время с девушкой, выбрав ее предварительно из специального фотоальбома. Но милиция добиралась и до таких квартир. В мае подобный притон, скрывавшийся под вывеской «Институт красоты», был обнаружен в Петрограде в доме № 23 по Загородному проспекту [348].

Таким образом, ни на улице, ни в трактире, ни в ресторане, ни в частной квартире обывателям нельзя было предаться безобидным слабостям жизни – опустошить в приятной компании бутылочку-другую. «Культурно посидеть» стало практически негде. Зато по улицам продолжали разгуливать пьяные вдрызг солдаты, милиционеры и прочие хозяева революционной жизни.

Общество находилось в состоянии глубокой депрессии. Правительство проводило «разгрузку» Петрограда, эвакуируя культурные ценности. После падения Риги 21 августа многие обыватели размышляли: «Ведь теперь уже ясно, что моральное разложение наших войск непоправимо, и, значит, они не спасут родные земли от дальнейшего вторжения неприятеля… Ну, отдадим Петроград, Одессу, Киев, а потом что же? Образовать «Московскую» республику и тогда только просить Вильгельма, чтобы он пощадил нас, сирот и убогих!» [349]. Представители художественной интеллигенции, творческих профессий, пребывали в апатии. А. Бенуа в этот период записал: «Сейчас положительно не до искусства, когда речь идет просто о жизни. Лежа на одре тяжкой болезни, можно еще, пожалуй, заботиться о том, чтобы закрепить на случай печального исхода свои драгоценности за наследниками… Но трудно, пребывая в муках и страданиях, самому наслаждаться» [350]. Даже те, кто никогда не пытался «решать» проблемы с помощью бутылки, теперь обращались к ней.

В фольклоре возросшее пьянство объясняли серьезным санитарным кризисом, поразившим города. Количество отравлений и случаев дизентерии летом-осенью достигло размеров эпидемии. В этой связи и появился стишок под названием «Страхи» с примечанием «В Москве ждут эпидемий»:

Однако безответственно-веселое отношение к пьянству, в принципе свойственное русскому человеку, осенью 1917 года встречалось все реже. В Михайловском театре во время представления пьесы Островского «Грех да беда…» произошел скандал. В литерной ложе 1-го яруса сидела компания, у всех на виду пила лимонад, разбавленный спиртом, и делала громкие замечания в адрес игравших артистов. Один из компании, субъект в солдатской форме, дошел до того, что положил ноги на барьер. Возмущенная публика требовала вывести пьяных скандалистов из театра. В ответ из литерной ложи раздалось улюлюканье и горделивое пьяное мычание: «Посмотрим, кто смеет меня вывести, я член исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов. У меня мандат!» [352]

«Пьяный вопрос» расколол население на два непримиримых лагеря – противников алкоголя, которые, глядя на то, во что превращалась революция, начинали все более рьяно отстаивать ужесточение «сухого закона» и любителей уличных пьянок, устраивавшихся ими после разгрома очередного винного склада. Последние не менее рьяно радели за сохранение status quo, и митинг в поддержку трезвости мог обернуться кровавым побоищем, если на нем случайно оказывался определенный процент противников подобного образа жизни. Городской фольклор и здесь отреагировал на раскол на «зеленых» и «трезвых»: «Встретились как-то два знакомых человека. Один другому говорит: «Я вам морду выше носа набью, прохвост вы этакий» – «Это, собственно, почему же?» – «А вы зачем на митинге кричали «Да здравствует трезвость?»» – «Это вовсе не я кричал, а мой товарищ!» – «Ну так я вам все-таки морду набью, а вы уже потрудитесь товарищу передать!» [353]

Так решение «пьяного вопроса» из министерских кулуаров спускалось на уличный уровень.

А, тем временем, на улицах продолжало расти количество пьяных. Согласно собранным милицией сведениям, из 110 задержанных по разным причинам (кража, мошенничество, отсутствие документов, драки и пьянство) в Петрограде за сутки с 12 часов дня 22 сентября до 12 часов дня 23 сентября 61 человек был задержан за буйство в пьяном виде [354]. Статистическое бюро при

Управлении делами милиции подсчитало, что только 30 % всех случаев, при которых пострадали сотрудники милиции (ранены или убиты), имели место при задержании преступников, т. е. при исполнении ими непосредственных обязанностей, тогда как 70 % случаев произошли при самосудах толпы, при задержании буйствовавших солдат и дезертиров [355].

Одним из показателей осеннего социально-политического кризиса стали участившиеся случаи вооруженных столкновений солдат и милиционеров. Милиция за это время так и не смогла подтянуться до уровня профессионализма царской полиции, поэтому ее властные полномочия вызывали сомнения у граждан. В конце концов символом власти стало не удостоверение или мандат, а ружье. И в этом отношении солдаты или просто вооруженные люди в солдатской шинели (дезертиры) могли оспаривать властные полномочия у милиции. Что с успехом и делали, часто – в состоянии алкогольного опьянения. Поэтому искать в этих случаях политические мотивы вряд ли возможно – главной движущей силой по-прежнему оставался «зеленый змий».