Борис Акунин - Между Азией и Европой. История Российского государства. От Ивана III до Бориса Годунова

Материалы следствия показывают, что один лишь Михаил Нагой, дядя царевича, упорно твердил об убийстве, хотя сам не был свидетелем происшествия и, согласно опросу других очевидцев, был в то время «мертв пиян». Другой дядя, Григорий Нагой показал, что все «почали говорить, неведомо хто, что будто зарезали царевича»; еще один Нагой, Андрей Федорович, – что «царевич лежит у кормилицы на руках мертв, а сказывают, что его зарезали, а он того не видел, хто его зарезал». Непосредственные свидетели, малолетние товарищи Дмитрия по игре в ножички, рассказали, что «играл-де царевич в тычку ножиком с ними на заднем дворе и пришла на него болезнь – падучей недуг – и набросился на нож».

Мамка Василиса Волохова, которую называют годуновской шпионкой и участницей заговора, как выяснил Скрынников, вовсе не была прислана в Углич правителем, а состояла при царевиче с давних пор. Царица сама не видела, как погиб сын и, колотя поленом мамку, виновную в недогляде, первая, непонятно с чего, закричала, что Дмитрия зарезал сын Волоховой. С этого и начался кровавый мятеж.

Конечно, весьма вероятно, что комиссия Шуйского вела расследование однобоко, давила на свидетелей, фальсифицировала протоколы и т. д. Однако помимо документов имеются и другие доводы, логические, которые развенчивают миф о «выгодности» убийства для Годунова.

Во-первых, в то время все еще надеялись, что Федор и Ирина, которым было по 34 года, произведут потомство (и вскоре действительно родилась дочь).

Во-вторых, даже при ранней смерти царя Годунов мог и дальше править от лица царицы-сестры. Ему некуда было торопиться, устраняя весьма гипотетического соперника.

В-третьих, если бы началась борьба за трон, у слабого клана Нагих не было никаких шансов на победу – в Москве имелись куда более сильные боярские партии, тоже породненные с царским домом.

Наконец, в-четвертых, очень уж странно был выбран момент для столь скандального преступления: на севере шла тяжелая война со Швецией, на юге готовился к нашествию крымский хан. Если Годунов и планировал убийство царевича, это можно было бы сделать в менее критической ситуации, без риска добавить к внешним проблемам внутренние.

В общем, по мнению немногочисленных, но авторитетных сторонников годуновской невиновности, Борису не должны были являться «мальчики кровавые в глазах». Если же снять с Годунова вину в убийстве восьмилетнего ребенка, этот исторический деятель сразу предстает в совершенно ином свете: «финик» не «финик», но, пожалуй, один из самых симпатичных правителей в отечественной истории.

Угличское следственное дело. 1591 г.

Приняв страну разоренной, травмированной, униженной поражениями, Борис сумел привести дела в более или менее сносное состояние и даже вернуть территории, утраченные Иваном Грозным. Проблемы начались лишь в самый последний период – и, как будет показано ниже, не по вине Годунова. « Он правил умно и осторожно, и четырнадцатилетнее царствование Федора было для государства временем отдыха от погромов и страхов Опричнины», – пишет Ключевский.

Непредвзятые современники, оставившие потомкам свои записки, вспоминали Бориса с уважением. Князь Катырев-Ростовский пишет, что покойный «державе своей много попечения имел и многое дивное о себе творяще»; ему вторит один из первых отечественных историков Авраамий Палицын (нач. XVII в.): «Царь же Борис о всяком благочестии и о исправлении всех нужных царству вещей зело печашеся».

Еще удивительнее читать похвалы Годунову во «Временнике», сочинении дьяка Ивана Тимофеевича Семенова (Ивана Тимофеева), который очень не любит Бориса, называет «рабоцарем» и усердно пересказывает про него все злые слухи. «…Он много заботился об управлении страной, имел бескорыстную любовь к правосудию, нелицемерно искоренял всякую неправду…; во дни его домашняя жизнь всех протекала тихо, без обид…; он был крепким защитником тех, кого обижали сильные, вообще об утверждении всей земли он заботился без меры…; всякого зла, противного добру, он был властный и неумолимый искоренитель, а другим за добро искренний воздаятель», – перечисляет дьяк (цитирую перевод на современный язык), приходя к выводу, который, кажется, ставит его в затруднение: «И то дивно, что хотя и были у нас после него другие умные цари, но их разум лишь тень по сравнению с его разумом, как это очевидно из всего». (Объяснение этому парадоксу автор в конце концов находит в том, что Борис «от младых ноготь» состоял при хорошем царе Федоре и, должно быть, «навыкнул благу».)

Для той жестокой эпохи Годунов отличался поразительной гуманностью. Он не любил проливать кровь и делал это лишь по крайней необходимости. Одерживая верх над политическими врагами, даже самыми непримиримыми, не отправлял их на плаху, а ограничивался ссылкой или «политической казнью» – пострижением в монахи. При этом Борис еще обладал редким для правителя даром ценить в подчиненных деловые качества, а не личную преданность – именно этим объясняется то, что он, бывало, возвращал из ссылки своих явных недоброжелателей вроде Богдана Бельского или Василия Шуйского и доверял им важные государственные дела.

Еще экзотичней выглядела заботливость Годунова о простом народе, благом которого никто из правителей раньше не интересовался. Венчаясь на царство, новый царь произнес удивительную фразу: «Бог свидетель сему, никто же убо будет в моем царстии нищ или беден!». Впоследствии он по мере сил старался выполнять эту клятву: оказывал помощь погорельцам и голодающим, трудоустраивал безработных, впервые построил в Москве богадельни для обездоленных. Ворчливый дьяк Иван Тимофеев признаёт, что Борис был «требующим даватель неоскуден, к мирови в мольбах о всяцей вещи преклонитель кротостен, во ответех всем сладок, на обидящих молящимся беспомощным и вдовицам отмститель скор».

В довершение портрета второго, «благостного» Годунова следует прибавить, что этот человек был образцом нравственности в личной жизни: верным мужем, заботливым отцом и врагом «богомерзкого винопития» (вероятно, юность, проведенная в Александровской слободе, привила Борису отвращение ко всякого рода безобразиям).

Соединить вместе два столь разных образа, черный и белый, совсем не просто. Очевидно, судить следует не по тем качествам, которые приписывают Годунову, с одной стороны, его критики и, с другой, его сторонники, а по поступкам и результатам правления этого государя.

Начнем с самого непростого: с углицкого инцидента.

Тут, пожалуй, есть противоречие между неправдоподобностью версии о том, что царевич сам «покололся ножом», и очевидным неудобством политического момента, которое Годунов выбрал для убийства (если это было убийство). Возможно, прав Ключевский, предположивший, что преступление «подстроено было какой-нибудь чересчур услужливой рукой, которая хотела сделать угодное Борису, угадывая его тайные помыслы, а еще более обеспечить положение своей партии, державшейся Борисом». Истории известно множество случаев, когда чересчур ревностные или честолюбивые слуги устраняли врагов своего господина безо всякого приказа, уверенные, что их усердие и догадливость будут вознаграждены. Зная нелюбовь Годунова к кровопролитию, даже когда речь шла о лютых ненавистниках, трудно поверить, что он распорядился убить ребенка.