Энн Эпплбаум - ГУЛАГ

В любом случае правила часто нарушались. Один бывший заключенный описывает труд на колымском золотом прииске: норма – 150 тачек породы в день, работа – до выполнения, то есть иной раз далеко за полночь. Потом в лагерь, похлебать баланду, и в пять утра подъем [666]. В конце 1940‑х годов администрация Норильлага использовала такой же подход. Один бывший лагерник, копавший котлован в вечной мерзлоте, вспоминал, что в конце двенадцатичасового рабочего дня наверх лебедкой поднимали только тех, кто выполнил норму. Не выполнил – остаешься внизу [667].

Перекуров было немного. В лагерных воспоминаниях о работе на ткацкой фабрике в годы войны читаем:

В шесть мы должны были быть на фабрике. В десять – пятиминутный перекур: хочешь курить – беги метров за двести в подвал, больше нигде на территории фабрики этого делать нельзя. Нарушитель мог получить два лишних года срока. В час дня – получасовой обеденный перерыв. С маленькой миской в руке надо было сломя голову нестись в столовую, там отстоять длинную очередь, получить отвратительное соевое кушанье, от которого у большинства были нелады с желудком, и, кровь из носу, быть в цеху, когда станки снова начнут работать. Затем, не покидая рабочих мест, мы сидели до семи вечера [668].

Количество выходных дней тоже было регламентировано. Обычным зэкам полагался один выходной в неделю, приговоренным к строгому режиму – два в месяц. Но эти правила соблюдались далеко не всегда. Еще в 1933 году Москва разослала директиву, напоминающую начальникам лагерей о необходимости предоставлять заключенным дни отдыха, которые в пылу борьбы за выполнение плана то и дело отменялись [669]. Десять лет спустя положение оставалось таким же. Во время войны Казимеж Зарод получал один выходной в десять дней [670]. Другой заключенный – всего один выходной в месяц [671]. Согласно воспоминаниям Густава Герлинга-Грудзинского, у него свободных дней было еще меньше:

По лагерным правилам, заключенным полагается отдых раз в десять дней. Практика, однако, показала, что, празднуя выходной даже раз в месяц, зэки наносят огромные потери выполнению лагерного производственного плана. Поэтому установился обычай, согласно которому выходной торжественно объявлялся, когда лагерь достигал своего максимума в выполнении квартального плана. <���…> Мы, разумеется, не имели доступа ни к плану, ни к производственным показателям, и этот молчаливый уговор был фикцией, полностью отдававшей нас на милость лагерной администрации [672].

И даже в столь редкие выходные дни заключенных иногда заставляли убирать лагерную территорию и бараки, чистить уборные, разгребать снег [673]. На этом фоне особенно сильное впечатление производит один приказ Лазаря Когана, начальника Дмитлага. Озабоченный состоянием лагерных лошадей, Коган начал с констатации: “Увеличившаяся за последний месяц заболеваемость и падеж лошадей есть результат ряда причин, основными из которых являются перегрузка лошадей непосильной работой, в тяжелых дорожных условиях, и отсутствие полного и регулярного отдыха для восстановления сил лошади”. Дальше идут конкретные указания:

1. Время работы лошади не должно превышать 10 часов, не считая обязательного двухчасового перерыва для отдыха и подкормки среди рабочего дня.

2. Среднесуточный пробег не должен превышать 32 км.

3. Отдых лошади должен носить регулярный (каждый 8‑й день) характер и быть полным [674].

О необходимости давать отдых людям речь, увы, не идет.

Большинство заключенных в большинстве лагерей жили в бараках. Редко, однако, бараки сооружались заблаговременно – до приезда первых зэков. Те, кому выпадало строить новый лагерь, ночевали в палатках или землянках. Как поется в арестантской песне,

Ивана Сулимова, который в 1930‑е годы был заключенным Воркутлага, выгрузили вместе с другими зэками на “ровной площадке заполярной тундры”. Они развели костры, поставили палатки и начали сооружать “зону из четырех вышек для часовых и забора из горбылей, опутанную колючей проволокой” [676]. Поляку Янушу Семинскому, попавшему на Колыму после войны, тоже пришлось строить новый лагпункт “с нуля”. Дело было среди зимы. Ночевали на голой земле. Многие зэки умерли – особенно те, что проиграли битву за место у костра [677]. В декабре 1940 года заключенные, прибывшие в Прикаспийский лагерь в Азербайджане, тоже спали, как писал возмущенный прокурор, “под открытым небом на сырой земле” [678]. Такой образ жизни не всегда был временным. Даже в 1955 году в некоторых лагерях люди еще жили в палатках [679].

Бараки (если они были) неизменно представляли собой чрезвычайно примитивные деревянные строения. Их конструкция в общих чертах определялась директивами Москвы, поэтому описания бараков схожи между собой: один бывший заключенный за другим вспоминает длинные прямоугольные деревянные постройки без внутренней и внешней обшивки стен, где трещины замазывались глиной. Внутри – нары. Иногда был грубо сколоченный стол и скамейки, иногда не было [680]. На Колыме и в других местах, если древесины было мало, бараки строили из кирпичей или камня – разумеется, тоже наспех и тоже задешево. Использовались старинные способы утепления. На фотографиях, сделанных зимой 1945 года в Воркутлаге, бараков почти не видно: их скошенные крыши спускаются очень низко, чтобы скапливающийся снег защищал помещение от холода [681].

Часто жили не в бараках, а в землянках. А. П. Евстюничев так описывает землянку в Карелии в начале 1940‑х годов:

Землянка – это расчищенная от снега площадка, снят верхний слой земли, из круглых неотесанных бревен сделаны стены и крыша. И все это сооружение засыпано землей и снегом. Вход в землянку занавешивался брезентом. Передняя часть у входа в землянку ничем не занята. В одном его углу стояла бочка с водой. Посредине металлическая печка – бочка из-под бензина с выведенной трубой через крышу и дверкой сбоку [682].

В бараке. Рисунок Вениамина Мкртчяна. Ивдель, 1953 год

Во временных лагпунктах, которые создавались у строящихся дорог, землянки были обычным явлением. Как я уже писала в главе 4, оставшиеся от них углубления и сегодня видны у обочин северных дорог и на речном берегу близ старой части Воркуты. Иногда заключенные жили и в палатках. В мемуарах Сулимова, где речь идет о зарождении Воркутлага, рассказано об установке за два-три дня пятнадцати больших палаток на 100 человек каждая с трехъярусными нарами [683].