Энн Эпплбаум - ГУЛАГ

В другом лагпункте, гневно продолжали авторы документа, было две вспышки тифа; заключенные там ходят черные от грязи [716]. Жалобы на засилье вшей и негодующие требования избавиться от них из года в год звучали в отчетах, представлявшихся гулаговскими прозекторами [717]. После вспышки сыпного тифа в Темлаге в 1937 году начальник лагпункта и заведующий медсанчастью были сняты с должностей, обвинены в “преступной беспечности и бездеятельности” и отданы под суд [718]. Пытались использовать не только кнут, но и пряник: в 1933 году в Дмитлаге объявили, что за успешную борьбу с клопами лагерники будут премироваться [719].

Отказ заключенных от мытья воспринимался очень серьезно. Ирэн Аргинская, которая в начале 1950‑х была в особом лагере для “политических” в Кенгире, рассказывала, что женщины, принадлежавшие к одной из религиозных сект, ни за что не хотели мыться. Их мыли насильно:

Я болела и получила освобождение от работы. И в тот момент, когда я болела, прошли надзирательницы и сказали: “Все больные мыть монашек”. Картина была такая: к их секции подвезли телегу, и мы начали их выносить и складывать на эту телегу. Они очень возражали, они нас кусали, били и прочее. Но тем не менее, когда их клали, они уже лежали тихо. Потом мы сами впряглись в эту телегу и довезли их до бани. Там мы их вынимали из этой телеги, раздевали, и это было самое ужасное, потому что часто себе позволять такие вещи лагерное начальство не могло, поэтому с нее снимаешь одежду, а с нее прямо сыпятся вши. Потом их складывали под душ, пускали воду, и мы их мыли. А в это время их одежда прожаривалась [720].

Аргинская, кроме того, вспоминает, что в Кенгире “в принципе в баню можно было ходить свободно”. Леонид Ситко, который до ГУЛАГа был военнопленным в Германии, рассказывал в интервью, что в Степлаге и Минлаге “можно было помыться в любое время, там можно было и стирать; вшей, в отличие от немецкого лагеря, не было” [721]. Иной раз на предприятии, где работали заключенные, был душ, и им можно было тайком или открыто воспользоваться. Так поступал Исаак Фильштинский, сидевший в Каргопольлаге, где в бане, куда водили бригадами, всегда не хватало горячей воды [722].

Так или иначе, в словах Шаламова, который был крайне низкого мнения о лагерной гигиене, есть доля истины. Несмотря на все инструкции, требовавшие серьезного отношения к мытью и дезинфекции, местное лагерное начальство часто подходило к ним формально и не заботилось о результате. Либо не хватало угля, чтобы поддерживать в дезинфекционной камере нужную температуру; либо те, кто отвечал за гигиену, работали спустя рукава; либо месяцами не завозили мыла; либо завозили, но запасы разворовывались. В колымском лагпункте Дизельная “во время банных дней каждому заключенному давали маленький ломтик мыла и большую кружку теплой воды. Как быть? Сливали человек пять-шесть свои кружки в одну шайку и этой водой обходились – и намыливались, и обмывались”.

В лагпункт Сопка вода “доставлялась, как многие грузы, по бремсбергу и узкоколейке, а зимой добывалась из снега. Но там и снега-то почти не было, его сдувало ветром. <���…> Работяги приходили из шахты все в пыли, а воды в умывальниках не было” [723].

На помывку обычно отводилось всего несколько минут [724]. В 1941 году в одном из лагпунктов Сиблага инспектор, к своему возмущению, обнаружил, что из-за халатности начальства заключенные не мылись два месяца [725]. В наихудших лагерях бесчеловечное отношение к зэкам приводило к тому, что мытье для них превращалось в пытку. Банные ужасы описывают многие, но ярче всех – тот же Шаламов, посвятивший колымским баням целый очерк. Несмотря на усталость, заключенным приходилось ждать там очереди часами: “В баню ходят или после работы, или до работы. А после многих часов работы на морозе (да и летом не легче), когда все помыслы и надежды сосредоточены на желании как-нибудь скорей добраться до нар, до пищи и заснуть – банная задержка почти невыносима”.

Вначале зэки долго стоят в очереди на морозе. Затем их пускают в раздевалку – до сотни человек в помещение, рассчитанное на десять-пятнадцать.

В бараках тем временем идет уборка, при которой выбрасывается все “лишнее”, чем они обзавелись, – запасные рукавицы, портянки и тому подобное:

Человеку свойственно быстро обрастать мелкими вещами, будь он нищий или какой-нибудь лауреат – все равно. <���…> Обрастает так и арестант. Ведь он рабочий – ему надо иметь и иголку, и материал для заплат, и лишнюю старую миску, может быть. Все это выбрасывалось, и после каждой бани все вновь заводили “хозяйство”, если не успевали заранее забить все это куда-нибудь глубоко в снег, чтобы вытащить через сутки.

В самой бане всегда не хватало воды – помыться толком было невозможно. Людям давали деревянную шайку “не очень горячей воды”, которую остужали кусками льда. Лишней воды ни у кого не было, “да и покупать ее никто не может”. Не хватало и тепла; ощущение холода “усугубляется тысячей сквозняков из дверей, из щелей. <���…> Каждая баня – это риск простуды…” Баня отличалась еще и “гулом, дымом, криком и теснотой (кричат, как в бане, – это бытующее выражение)” [726].

Эту адскую сцену описывает и Томас Сговио, по словам которого заключенных на Колыме иногда приходилось гнать в баню кулаками:

Ожидание своей очереди за дверью на морозе, потом холодный предбанник, обязательная дезинфекция и окуривание одежды, которая сваливается в общую кучу, – попробуй потом найди свое, – драки и вопли: “Это моя телогрейка, сволочь!” – разбор сырого белья с гнидами в швах, бритье подмышек и лобков, и, наконец, когда приходит наша очередь мыться, деревянная шайка, котелок холодной воды, котелок горячей и кусочек черного вонючего мыла… [727]

Шаламов так описывает унизительный процесс получения белья после мытья: “Задолго до раздачи вымывшиеся толпой собираются к этому окошечку. Судят и рядят о том, какое белье выдавалось в прошлый раз, какое белье выдавали пять лет назад в Бамлаге…” [728]

Поблажки в отношении мытья неизбежно становились частью общей системы лагерных привилегий. К примеру, в Темлаге заключенным, занятым на определенных должностях, разрешалось мыться чаще. Работа в бане, дававшая доступ к чистой воде и возможность допускать или не допускать к ней других, была в лагерях одной из самых вожделенных. В конечном счете, вопреки всем строжайшим распоряжениям Москвы, лагерная гигиена, здоровье заключенных и предоставляемые им удобства целиком зависели от местных обстоятельств и прихотей начальства.

Так выглядела одна из сторон лагерного быта – быта, вывернутого наизнанку, превращавшего простое удовольствие в “отрицательное событие для заключенных, отягчающее их быт”. Это наблюдение Шаламова есть, по его же словам, “одно из свидетельств того смещения масштабов, которое представляется самым главным, самым основным качеством, которым лагерь наделяет человека…” [729]