Александр Ткаченко - Крымчаки. Подлинная история людей и полуострова

– Это чтобы, когда работаю, ничто не отвлекало и не лезло в глаза, – оправдывалась она.

– Все равно красиво, – говорил Коко, почти признаваясь ей в любви… Это была такая чистая юношеская пора, они даже не касались друг друга ни плечами, ни руками, только взглядами…

Наконец шапито опал, как проколотый большой воздушный шарик. Наступила осень, и в течение недели цирк собирался уехать из Карасубазара. Неожиданно Петр Савельевич пришел в дом семьи Коко.

– Я хочу сделать из вашего сына артиста, – сказал он прямо отцу Коко.

– Мало ли что ты хочешь, ты нам чужой человек, хотя я тебя и уважаю, – ответил отец. – Мой сын продолжит мое дело.

– Он должен сам выбрать, кем ему быть.

– Маленькие не выбирают, а потом будет поздно. Пока я его кормлю. А циркач – это не профессия, это образ жизни, его на стол не положишь…

– Ну, папа, – взмолился Коко…

– Молчи, Коко, не может быть дом на колесах, человек рождается и умирает в постели, а не посреди дороги.

– Вы слишком жестокий, отец. Я приду еще раз на будущий год, – сказал жонглер и вышел из дома…

Коко простился с Машей и долго вместе с другими провожал большой латаный-перелатаный караван цирка, который уходил на заре в уже моросившую даль северных степей. Только однажды он увидел, как Маша выглянула из своего шарабана и долго смотрела в толпу провожающих, выискивая Коко…

Осень и зима в Карасубазаре были долгими, ветреными. Коко, отчаявшись ждать, помогал отцу, не забывая ни на миг прошедшего лета, круто его изменившего. Во-первых, он понял, что не хочет заниматься тем, чему учил его отец. И арена с огромным количеством людей, аплодисменты, другие города все чаще вставали у него перед глазами. Во вторых – Маша… Он даже себе боялся признаться, что не может без нее, хотя уже дважды отец заговаривал о каких-то сватах, которые хотят познакомить его с невестой… Но самой главной, терзавшей его страстью было жонглирование ножами. Каждый вечер он уходил за город и у старых заброшенных конюшен до темноты и после, с зажженным факелом, тренировался, начиная с двух ножей, доводя по степенно до пяти. Руки его были исколоты и порезаны.

Отец его за это постоянно ругал, но ничего поделать не мог.

Коко к весне делал уже все почти безукоризненно, жонглируя в движении, забираясь на камни. И однажды его осенило: он научится жонглировать в темноте! Это то, чего ни когда не делал Петр Савельевич. И Коко стал завязывать себе глаза, и по свисту ножей, по их воздушному шороху проходил весь путь от двух ножей до пяти, снова и снова, а в конце с силой метал их в старые обрушенные ворота конюшни, вновь поднятые и поставленные им для цели с кружочками, нарисованными мелом.

Так прошла еще одна зима, и весна, и в чудный-пречудный ярко-голубой вечер на горизонте показалась знакомая вереница повозок, колясок, бричек и привязанных к ним лошадей… Это цирк шапито, сделав свой обычный жизненный круг, вернулся в город Коко. Коко стал крупным четырнадцатилетним юношей, и, конечно же, он ждал свою канатоходку. Но Петр Савельевич при встрече сразу же сказал:

– Канатоходцы не приехали, Маша сломала руку. Может быть, к концу лета… А я приехал без сына, он бросил жонглировать, не получилось… Пойдем к твоим родителям…

– Нет, – сказал Коко, – если вы берете меня, то надо, чтобы я вышел с вами на манеж, а я приглашу отца. А то он не верит, пусть сам увидит…

– Ладно, пошли, я сам сначала тебя посмотрю.

Петр Савельевич был поражен тем, как Коко работал с ножами.

– Так ты… Даже с завязанными глазами! Ладно… Еще неделю, пока будем устраиваться, порепетируем. А отца я сам позову на первое представление…

Коко пошел один к реке. Он грустил по Маше и только и мечтал, что вот она приедет, войдет во время представления и увидит его во всем блеске мастерства и таланта… Весь город был потрясен, когда пышный конферансье объявил:

– А сейчас на манеже в оригинальном жанре выступят…

И далее последовали имя и фамилия Петра Савельевича и… о чудо для слуха земляков и самого Коко:

– Ассистент – Коко Кокоз!

Больше всех увиденным был потрясен отец Коко. Коко очень ловко ловил отброшенные ножи, затем так же ловко отправлял их под руку Петра Савельевича. Публика на каждый удачный пас Коко аплодировала. Далее появилась лошадь, и сам Коко разогнал ее для маэстро по кругу, и тот начал работать с помощью Коко под радостные крики:

– Давай, Коко, давай! Карасубазар, не подкачай.

А Коко и не думал про это, он делал все машинально, и только что и видел перед глазами Машу и то, как она видит его… Все лето Коко работал с Петром Савельевичем, и даже получил от цирка неплохие деньги.

– Да, это не шальные деньги, я видел, каким трудом ты их заработал, – сказал отец сыну. И это было самой высшей похвалой для Коко…

В начале сентября шапито опять засобирался в дорогу. В дом Коко постучал Петр Савельевич.

– Знаю, зачем пришел, – сказал отец и заплакал… – Коко, иди сюда, мальчик, собирайся, я решил… Но знай, если что то не так – сразу домой. Здесь тебя ждут всегда, понял?

– Угу, – сказал довольный Коко и пошел складывать вещи и успокаивать мать…

И Коко исчез. О нем только ходили слухи, что он там-то и там-то. И даже газеты мельком писали о его таланте и таинственном и рискованном номере с ножами в темноте. Года два цирк шапито не приезжал в Карасубазар, иногда приходили письма, короткие и лаконичные: мол, у меня все нормально, жонглирую, получите деньги на почте… Коко стал знаменит, у него был свой номер «Жонглер в темноте», и его большой цирк ни разу не заезжал в Карасубазар. Однажды шапито все же приехал на старое место, но это уже были другие артисты. И главное – не было жонглера с ножами. Правда, была Маша-канатоходка, которая работала все так же с постаревшими родителями – чисто, элегантно, красиво. Да и сама она уже была красивой молодой женщиной, но… Как то она зашла в дом Коко, где ее приняли, как родную, и она все выспрашивала о Коко. Отец только улыбался и сказал, что последний раз он получил письмо от Коко из Парижа.

– Не женился?

– Нет. Все спрашивает, не приезжал ли шапито и была ли Маша, маленькая отчаянная канатоходка.

– Уже большая, – бросила Маша и убежала, заплакав…

Прошло несколько лет, и Маша, будучи в Киеве, вдруг увидела афиши с жонглером Коко. Они были расклеены на толстой рекламной тумбе возле большого каменного цирка с оркестром, световыми эффектами, шикарным буфетом в фойе перед началом представления и в перерыве. Она купила билет на первый ряд и устроилась в ожидании представления. Все было ей нудно и тягостно. Она ждала Коко. Наконец объявили его номер. Сначала Коко феерически жонглировал ножами, прохаживаясь и почти бегая по манежу. Затем появилась лошадь. Ассистировал постаревший Петр Савельевич, Маша была потрясена. Коко вырос в красавца-мужчину, смотревшегося настоящей знаменитостью: в концертном костюме – то был его любимый крымчакский наряд – яркая красная, подпоясанная кушаком рубаха, шелковые черные брюки, заправленные в короткие мягкие кожаные сапожки… Наконец погасили свет и приглушили музыку. И Коко зажег острые концы ножей, пять штук, и начал работать с ними на лошади. Они взлетали в темноте, Коко их подбрасывал и ловил, затем сбрасывал своему учителю-ассистенту. Наконец, свет выключили совсем, и это чудо продолжалось еще минут пять или больше… Маша была потрясена: цирк, набитый битком, неистово аплодировал. Наконец, свет вспыхнул, и Коко прямо перед собой увидел Машу и на мгновенье остановился. В это время ассистент бросил ему нож: