Александр II - Время великих реформ

Между прочим, мы видели, разумеется, и Софийский Собор, который после возобновления стал невыразимо великолепен. Недостает только ему одного креста! Будем надеяться, что рано или поздно мы его там увидим. По политической части мы только знаем по телеграфу об начале кровавого боя у Ponte-Magente [304], но результат его еще не известен.

Прощай, любезнейший Саша. От души Тебя обнимаю до скорого свидания. Как приятно писать это слово.

В дополнение к моей сегодняшней шифрованной телеграфической депеше, любезнейший Саша, я должен рассказать Тебе подробности неприятной истории с королем [305]. Когда мы сюда прибыли в Воскресение 19-го числа, короля здесь не было. Он за несколько времени, в величайшем секрете, не сказавши ни слова не только семье, но даже и министрам, ушел в Швецию для свидания с молодым королем [306]. Здесь узнали про это по телеграфу и были довольно неприятно этим поражены.

Возвращение короля ожидали на сегодняшний день, и посему и я отложил мой уход, хотя желал и мог бы отправиться вчера вечером. Ожидали, что король будет в городе и примет меня в своем дворце, где его презренная тварь, так называемая Графиня Даннер [307], не является. Но вышло иначе. Он неожиданно воротился вчера, высадился прямо на своей новой даче на берегу моря, где он живет en mе́nage [308]с этой женщиной, и сказался больным для того, чтобы не приезжать в город.

Ко мне же он прислал приглашение к завтраку на сегодняшний день, туда к нему на дачу. По объяснению нашего Посланника [309]и всех лиц, знающих здешние обстоятельства, все это не что иное, как хитрость, pour me prendre dans un guet-apens [310]и свести меня с этой женщиной.

А именно там на даче король живет по-домашнему без всякого придворного этикета, и эта мадам официально играет роль хозяйки, так что не только что мне пришлось бы ей представляться, но я должен был бы вести ее за руку к столу и сидеть подле нее. Вот почему мы желали, чтоб король меня принял в городе во дворце.

В такую же ловушку раз нечаянно попал и был взят Принц Фридрих Нидерландский [311], и был оттого в отчаянии. Мы долго рассуждали поэтому с нашим Посланником, как тут поступить, и решили тем, что я сказался больным. Унгерн-Штернберг говорит, что все очень хорошо поймут, что это значит, и будут крайне радоваться этому щелчку госпоже Даннер, которая всеми равно ненавидима и презираема.

Унгерн-Штернберг не изъемлет тут и самого короля, которому она крепко надоела, но он находится у нее под таким гнетом и в таком страхе, что не смеет пикнуть без нее. Ее же претензии растут каждым днем, и она просто добивается сделаться Королевой, и если бы мы поддались этой ловушке, это бы ей весьма помогло. Кроме этой неприятной истории, я был весьма доволен моим кратким пребыванием здесь.

Все, особенно королевская семья и датские моряки, меня принимали как старинного знакомого и приятеля. Было здесь два официальных обеда, у наследного Принца [312]и у вдовствующей королевы. После полудни я возвращаюсь с берега на «Светлану», и мы тотчас же снимаемся с якоря для отправления в дальнейший путь. До сих пор я весьма доволен «Светланой». Она нисколько не течет покуда и ходит очень хорошо.

Без ветру она легко идет 10½ узлов, против сильного противного ветра, с весьма высоким, коротким и неправильным волнением она подвигалась по 6 узлов. Во весь переход мы постоянно имели противный ветр, и 17-го числа было очень свежо и неприятно. Как-то вы шли тогда на «Штандарте»? Боюсь, что вас крепко покачивало!

Не могу окончить письма, не обнявши Тебя, бесценный мой Саша, крепко-накрепко в мыслях. Никогда не забуду я во всю жизнь Твоего разговора в Петергофе 1-го Июля и прощания на «Штандарте». Твое расположение ко мне, которое Ты мне так ясно высказал, переполняет мою душу, и я не знаю, что было бы мне невозможно для Тебя, моего брата и моего Государя.

Самая большая награда для меня – доброе слово от Тебя, самая большая гордость – быть Твоим первым и самым верным подданным. Служа Тебе, ведь мы продолжаем службу нашему незабвенному Папа́.

Поздравляю от души с завтрашними именинницами и с наступающим 27-м Июля [313]. От всего сердца обнимаю Тебя, Марию и милых детей.

Наконец, любезнейший Саша, пишу я Тебе с острова Вайта, куда мы добрались, как я с самого начала предполагал, в 10 дней, то есть 4 дня до Копенгагена, 2 дня там и 4 дня сюда. Все время без малейшего исключения мы имели противный ветр, так что лишь весьма изредка могли ставить трисселя. Было просто уморительно, куда мы не повернем, так и ветер постоянно с нами ворочал, да все в лоб да в лоб.

«Светлана» вел себя очень хорошо и, когда ветер стихал, и не было зыби, он легко бежал по 10 узлов. Так мы шли весь последний день (25-го числа) Английским каналом. На Портсмутском рейде мы нашли нашу Средиземную эскадру Истомина [314]и Английскую эскадру, состоящую из 5 кораблей и 5 великолепных фрегатов. Барон Бруннов [315]тотчас к нам приехал, и мы с ним вместе съехали на берег и поместились в премиленьких маленьких квартирах в трактире на самом берегу моря.

Тут дожидалась нас большая толпа народа чрезвычайно учтиво, особенно дамы, которые чрезвычайно приветливо кланялись. Толпа даже раз прокричала «ура». Сегодняшнего дня начали мы купаться, и с тем вместе начал я и мои регулярные занятия и могу Тебя уверить, что времени не теряю. Между прочим, много занимаюсь я с Путятиным. Самое важное есть то, что ему удалось приобрести секрет Армстронговской пушки.

Чертежи ее и описание я при сем прилагаю. За сим в посылке артиллерийского офицера в его распоряжение надобности нет, а 30000 руб[лей] чер[вонцами], которые ты разрешил употребить для приобретения этого секрета, он, Путятин, полагает употребить для заказа таковой пушки. У нас железное производство не имеет еще достаточного развития, чтобы по одному чертежу произвести такую замысловатую штуку, как эту пушку.

Посему Путятин и просит разрешения употребить выше обещанную сумму на заказ этой пушки за границей. Он полагает обратиться для того в Америку и употребить для сего одного из состоящих при нем весьма дельных молодых офицеров. Он не полагает, чтоб это можно было исполнить в Англии, потому здесь считают это национальной тайной, и боясь общественного мнения, вряд ли какой-либо заводчик согласился бы принять этот заказ.