Жан-Франсуа Солнон - Венценосные супруги. Между любовью и властью. Тайны великих союзов

Церемонии открытия Суэцкого канала в октябре — ноябре 1869 г., на которых Евгения председательствовала вместо мужа, дали ей короткую, но счастливую передышку. Возвращение в Париж заставило вспомнить о суровой реальности. Супруга хранителя печати Надин Барош так писала об этом: «Едва императрица вернулась из поездки, как некоторые газеты опять развернули против Ее Величества целую сеть поклепов и отвратительных гадостей, поскольку это уже вошло у них в привычку. Одни выставляли императрицу встревоженной и раздраженной из-за парламентского и либерального движения, которое развернулось в наших институтах; другие приписывали ей необдуманные и нелепые слова о некоторых политических деятелях». Когда 2 января 1870 г. Наполеон III пригласил либерала Эмиля Оливье сформировать министерство, императрица восприняла эту просьбу как личную обиду. Действия мужа остались ей непонятны. Позже она призналась: «Я не понимала, что мог бы решить император этим неприятным нововведением». Видный политик [228] Хранитель печати Оливье не имел титула председателя Совета. и его сторонники не доверяли императрице, а новое правительство не желало видеть ее на встречах совета. Евгения отказывалась что-то предпринимать и все жаловалась. Тем, кто до сих пор ее поддерживал, она любила отвечать: «Обращайтесь к министрам, мне больше не доверяют».

Либеральные меры, предпринятые императором, казалось, сулили довольно светлое будущее. Эмиль Оливье официально признал их, ратифицировав 20 апреля 1870 г. постановлением Совета. Получилась настоящая конституция либеральной империи, заменившая свою предшественницу 1852 г. Отныне министры отвечали за все происходящее, оставаясь подчиненными императору, а две палаты — Законодательный корпус и Сенат — делили законодательную власть с государем, но всегда имели возможность обратиться к народу при помощи референдума. «Таким образом, — писал Луи Жирар, — от всемогущества ничего не осталось. Главу государства сдерживает парламент, Законодательный корпус — Сенат, обе палаты — народ» [229] Louis Girard, op.cit., p. 444. . Отредактированная конституция получила широкое одобрение на референдуме 8 мая. Наполеон III ликовал. «Я получил положенное мне число», — сказал он по поводу референдума в декабре 1851 г., когда был учрежден его режим. Династия упрочила свое положение, будущее наследного принца было обеспечено. «Сын мой, — заявил император наследнику, — ты коронован на референдуме». Республиканские оппозиционеры были вынуждены признать: Империя выглядела сильной как никогда.

А тем временем Евгения стремительно переходила от восторга к унынию: здоровье императора каждый день ухудшалось. Он почти перестал садиться на лошадь. Приступы боли в мочевом пузыре смягчал опиум, провоцировавший сонливость и даже долгие периоды бессознательности. Превратившийся в 61 год в развалину, правивший с перерывами Наполеон подумывал об отречении по причине плохого здоровья. Евгения уговаривала его так и поступить. В начале июня она добилась от мужа, что он уйдет на покой в 1874 г., когда наследнику уже исполнилось бы 18. Евгения готовилась к новой роли: императрицы-матери.

В первые дни июля 1870 г. в министерских кулуарах и залах редакций, в Ассамблее и в Тюильри, а также на улице только и говорили что об интересах страны, о чести Франции, о том, что политические дела необходимо выполнять «без сомнений и малодушия». По возмущенным и пафосным заявлениям сразу становилось понятно, что ситуация очень тяжела. Кандидатом на испанский престол собирались назначить принца Леопольда Гогенцоллерн-Зигмарингена, приходившегося двоюродным братом королю Пруссии. Почти двумя годами раньше испанцы прогнали свою королеву Изабеллу II и с тех пор искали себе короля. Лишенную трона и бежавшую из страны королеву Евгения приняла в Биаррице, а Наполеон III, размышляя о будущем, прикидывал, кто мог претендовать на мадридский престол так, чтобы он сумел договориться с другими державами. Имя Гогенцоллернов испанцы одобряли. Франция с этим согласиться не могла. Невозможно было представить, чтобы член прусской королевской семьи правил на юге Пиренеев. Между Германией, вставшей на путь объединения, и Испанией, дружащей с Берлином, Франция оказалась, словно, в тисках. Неужели они задумали воскресить империю Карла V?

При помощи умелых маневров Бисмарка стало очевидно, что кандидатура Леопольда являлась окончательной. Новость обнародовали 2 июля 1870 г. В Париже раздался вопль. Францию, говорили все, одурачил прусский министр. Теперь она обязана поквитаться. Уступая всеобщей «истерике», Наполеон III объявил 6 числа, что поддержка спорного претендента приведет к войне. Император, в отличие от остальных, войны не хотел, но понимал, что его трон мог оказаться под угрозой, если осуждение прусской провокации не поддержать бряцаньем оружия.

Евгения не обладала ни его осторожностью, ни трезвостью суждений: вместе со всеми французами она рвалась в бой. Все в ней подталкивало ее к этому: темперамент, жажда взять реванш над австрийским поражением при Садове, желание заставить всех позабыть о мексиканском фиаско, уверенность в том, что империя могла стать крепче благодаря победе, которая отведет либералов на второй план. Как и министры, и депутаты Евгения призывала померяться силой. Министр военных дел маршал Лебёф заверил императрицу, что армия готова, лишь один император сомневался. Евгения читала вышедшие из-под пера журналистов слова о том, что надо «гнать в шею войска с левого берега Рейна», что нельзя убирать шпагу в ножны «и по-дружески обсуждать вопросы, которые можно решить только силой» [230] Эмиль де Жиранден из «Ля-Либерте» и Поль де Кассаньяк из «Ле-Пэи», цит. по Pierre Milza, op. cit., p. 579–580. . «Отступать, идти на мировую нам было нельзя, — заявила Евгения Морису Палеологу в 1906 г., — против нас поднялась бы вся страна!.. Нас уже обвиняли в слабости; до нас дошли страшные слова: «Кандидатура Гогенцоллерна — это назревающая вторая Садова! Боже мой! Само это слово «Садова»!.. Мы не могли бы привести Империю к новой Садове; она бы не выстояла». Раздраженная «прусской наглостью» императрица поставила свой природный пыл на службу чести страны.

Не было необходимости в дальнейших поводах. Несмотря на легенду, Евгения никогда не говорила и не писала, что предполагаемая война станет «ее» войной; это вымысел историков. Уильям Смит свалил на императрицу все обвинения. Отойдя от дел, императрица совершенно отрицала, что когда-то говорила подобные слова. Дипломат, которому она их адресовала, тоже. Виновны в этом измышлении двое: статья в газете «Ля Волонте Насьональ», к которой имел отношение принц Наполеон, и которая была опубликована в 1874 г., через год после того, как умер император (а значит, он не имел возможности ее опровергнуть); и герцог де Грамон, министр иностранных дел, который на совете 14 июля упомянул энергичные речи императрицы [231] William Smith, Napoleon III, Nouveau Monde Editions, Paris, 2007, p. 146–147. .