Эдвард Радзинский - Титаны и тираны. Иван IV Грозный. Сталин

Через много лет после смерти Ромена Роллана был напечатан его дневник. Оказывается, «большой друг СССР» все понимал и все видел: «Я чувствую, как во мне поднимается боль и возмущение. Я подавляю в себе потребность говорить и писать об этом».

Но почему? А потому, что «бешеные враги во Франции и во всем мире воспользуются моими словами как оружием».

И Роллан не велит публиковать свои дневники ранее, чем через полсотни лет.

Нельзя было порочить идею коммунизма, ибо дело Сталина — выше Сталина и его приспешников. Продолжение Высшей целесообразности, опираясь на которую Вождь и создал свои чудовищные процессы.

На этот раз дело было серьезнее.

Прошли процессы, и ему нужна была европейская знаменитость, которая бы подтвердила: триллер — это правда; все бывшие вожди партии действительно стали бандой убийц и изменников.

Остановились на кандидатуре Фейхтвангера — антифашиста, автора известных романов, вынужденного покинуть гитлеровскую Германию.

Фейхтвангера пригласили в СССР, и Хозяин лично вступил в игру обольщения. «Правда» писала: «Товарищ Сталин принял германского писателя Л. Фейхтвангера. Беседа длилась свыше 3-х часов».

В архиве Общества культурных связей с заграницей хранилось 12 отчетов под грифом «Не подлежит оглашению», которые написала сотрудница Д. Каравкина, сопровождавшая Фейхтвангера.

«19.12.36 года. Рассказывал о своем визите к Димитрову (возглавлявшему тогда Коминтерн. — Э.Р. ). Ездил специально, чтобы поговорить о процессе троцкистов. Сказал, что Димитров очень волновался, говоря на эту тему, объяснял полтора часа, но его не убедил. Фейхтвангер сообщил мне, что за границей на этот процесс смотрят очень враждебно и что никто не поверит, что 15 идейных революционеров, которые столько раз ставили свою жизнь на карту, участвуя в заговорах, вдруг все вместе признались и добровольно раскаялись».

«22.12.36 года. Он сообщил мне, что подготовил для «Правды» статью об Андре Жиде. Завтра придет машинистка, которая ее напечатает».

«27.12. Сегодня был трудный день, так как Фейхтвангер поспешил излить на меня все свое негодование по статье о Жиде. Вот, мол, и оправдываются слова Жида о том, что у вас нет свободы мнений, что нельзя высказать своих мыслей и т. д. В редакции предложили ему переделать некоторые места, в частности, о культе Сталина. Я ему объяснила, в чем суть отношений советских людей к товарищу Сталину, откуда это идет и что совершенно ложно называть это «культом». Он долго кипятился, говорил, что ничего не будет менять, но… остыл, смирненько сел в кабинете и исправил… то, что просили…»

«С утра Фейхтвангер вел бесконечные разговоры о неудобствах жизни в Советском Союзе, жаловался на обслуживание в гостинице и т. д. «Хотел бы я посмотреть, как напечатают в СССР вещь, в которой я бы изобразил вашу жизнь такой неуютной»… и что «как ни прекрасно в Советском Союзе, он все же предпочитает жить в Европе».

Что же он написал в конце концов?

«Объяснять процессы Зиновьева и Радека стремлением Сталина к господству и жаждой мести было бы просто нелепо. Когда я присутствовал в Москве на процессе, когда я увидел и услышал… я почувствовал, что мои сомнения растворились, как соль в воде».

А вот что написал Фейхтвангер о столь раздражавшем его культе личности Сталина: «Не подлежит никакому сомнению, что это чрезмерное поклонение… искренне. Люди чувствуют потребность выразить свою благодарность, свое беспредельное восхищение. Народ благодарен Сталину за хлеб, мясо, порядок, образование и за создание армии, обеспечивающей это благополучие… К тому же Сталин действительно является плотью от плоти народа… На мое замечание о безвкусном, преувеличенном преклонении перед его личностью он пожал плечами и извинил своих крестьян и рабочих тем, что они были слишком заняты другими делами и не смогли в себе развить хороший вкус».

Все объяснил Фейхтвангер, все оправдал в своей книге «Москва, 37-й год». Да и как не защитить СССР — борца с фашизмом, страну, отстаивавшую свободу в Испании… Все та же Высшая целесообразность!

Знаменитый драматург Бертольт Брехт аплодировал книге Фейхтвангера: «Это лучшее, что написано в западной литературе».

А книгу Андре Жида сурово осудили. «Меня бранили многие, — писал Жид. — Выступление Роллана меня огорчило. Червь прячется в глубине плода, но когда я сказал: «Это яблоко червивое», вы обвинили меня в том… что я не люблю яблоко».

Аресты шли непрерывно. Каждую ночь черные машины разъезжали по городу — забирали партийцев и их близких. Тихо забирали и быстро добывали нужные показания. Новые следователи Ежова пиетета к партийцам не питали. К тому же НКВД получил от Хозяина новое оружие — пытки.

Множество сочинений о ГУЛАГе описывали пытки. Но вот что поразительно: пытки не были самодеятельностью жестоких работников НКВД, применять их было разрешено совершенно официально. В XX веке пытки были разрешены документом.

В Архиве президента я читаю стенограмму пленума ЦК 1957 года.

Молотов: «Применять физические меры было общее решение Политбюро, все подписывали».

Голос: «Не было такого решения».

Молотов: «Было такое решение. Оно было секретное, у меня его нет».

Хрущев: «Накануне XX съезда Каганович сказал, что есть документ, где все расписались за то, чтобы бить арестованных. Документ мы не нашли, он уже был уничтожен».

Но все уничтожить нельзя. Во многих провинциальных обкомах в секретных сейфах нашлась следующая телеграмма за подписью Сталина: «ЦК ВКП(б) разъясняет, что применение физического воздействия в практику НКВД допущено с 1937 года с разрешения ЦК… Известно, что все буржуазные разведки применяют физическое воздействие в отношении представителей пролетариата. Спрашивается: почему социалистическая разведка должна быть гуманнее в отношении заклятых врагов рабочего класса?»

В телеграмме — яростный голос Хозяина.

Как и во всем, он торопился. Он решил ускорить процесс уничтожения партии, а для этого требовалось ускорить процесс признания. И новое поколение ежовских следователей быстро освоило пытки.

Впрочем, они начинались еще до кабинета следователя — сразу после ареста. Сначала шла пытка камерой. «В камере — 60 человек. Июнь. Жара на дворе. Мы приникли к щелям полов, чтобы высасывать оттуда свежесть воздуха, и теснились по очереди у двери, через щели которой ощущался ветерок. Старики не выдерживали почти сразу», — писал очевидец.

Потом начиналась пытка следствием. Первый допрос в Сухановской тюрьме часто начинали с жестокой порки — чтобы сразу унизить и сломить. Жену брата Орджоникидзе Папулия здесь засекли плетьми до смерти. В пыточных камерах ленинградского НКВД заключенных сажали на цементный пол и накрывали ящиком, с четырех сторон которого торчали гвозди. Таким ящиком размером с кубометр накрыли гиганта командарма Дыбенко.