Анатолий Сульянов - Берия. Арестовать в Кремле

— Да, он знает военное дело. Окончил Академию Фрунзе. Был начальником штаба округа.

— Хорошо. Утвердим Гордова командующим Сталинградским фронтом.

И теперь, после разноса Сталиным Игнатьева, испытывая боль при виде едва державшегося на ногах министра ГБ, Хрущев хотел как-то помочь ему, но защитить Игнатьева, уняв гнев разбушевавшегося вождя, не смог, побоялся попасть под его горячую, тяжелую руку…

С. Д. Игнатьев всю жизнь проработал в партийном аппарате Башкирии, Узбекистана, Белоруссии, отличаясь исполнительностью, ровным отношением в коллективе, упорством при решении множества задач. Он и говорил тихо, по-кабинетному, а тут крик, угрозы, гнев…

Разумеется, судили врачей и раньше, но то были одиночки, не являвшиеся агентами разведок ведущих капиталистических государств. Ходили разговоры о суде над врачом-хирургом Холиным, арестованным после операции и последовавшей за ней смертью М. В. Фрунзе, знавшего, что операция язвы двенадцатиперстной кишки не была необходимостью и была сделана по указанию Сталина… Факт исчезновения хирурга Холина подтверждался многими работниками медицины.

В ноябре 1932 года жена И. В. Сталина — Н. С. Аллилуева — по официальным сообщениям умерла от аппендицита, хотя многие знали, что Надежду Сергеевну нашли застрелившейся (застреленной?) после очередной ссоры с мужем в своей квартире. Главный врач кремлевской больницы А. Канель, заместитель главврача Г. Левин, профессор Д. Плетнев, видевшие Н. Аллилуеву сразу после смерти, отказались подписать медицинский бюллетень с указанием причины смерти — аппендицит… Несколько позже Д. Плетнева и Л. Левина обвинили в «умерщвлении» А. М. Горького и репрессировали…

Теперь не убийцы-одиночки, а террористическая группа, получавшая инструкции и указания от разведок США и Англии.

Берия потирал руки: Сталин увидел работу органов, разоблачивших врачей, фактически лечивших и его, Сталина, и других членов Политбюро. Какое-то время Сталин действительно верил в то, что ведомство, руководимое Берия, не дремлет, работает денно и нощно, старается изо всех сил. Вождь снова вернул шефа МГБ — МВД в свое окружение, снова стал называть Берия по имени.

Но радость Берия была короткой. Вскоре в «Правде» появляется отредактированная вождем статья об «убийцах-врачах», о необходимости всемерной бдительности. «Органы безопасности, — отмечалось в статье, — не вскрыли вовремя вредительской, террористической организации… А тех, кто вдохновлял наймитов-убийц, кто «проморгал», того ждет возмездие… оно не забудет о них и найдет дорогу к ним…»

Это была прямая угроза подведомственному Берия аппарату МГБ — МВД, самому их руководителю, которого все больше побаивался Сталин…

На одном из допросов Абакумов дал понять, что все его действия санкционировались Берия, и потому он, принимая решения, советовался с Лаврентием Павловичем. На этот раз последовал трудный разговор со Сталиным… Несколько дней Лаврентий Павлович ходил сам не свой, подолгу молчал, папку с документами не открывал, часто ходил по кабинету, запретив кого-либо принимать для бесед. На третий день он приказал принести «дело Ежова» и сидел над ним до поздней ночи. Он, видимо, опасался судьбы Ежова, скрупулезно исполнявшего указания Сталина, а затем отторгнутого самим же Сталиным и расстрелянного по его указанию. Казалось, Сталин должен быть довольным работой Лаврентия Павловича: атомная бомба пошла после испытаний в серийное производство, «ленинградское дело» удалось — все обвиняемые по нему признали себя виновными; теперь вот — процесс над врачами-убийцами. Что же еще надо товарищу Сталину?

И тогда Берия, воспользовавшись усиливающейся болезненной мнительностью Сталина, сообщил ему о фактах заговорщицкой деятельности в Москве, о письме, в котором назывались фамилии заговорщиков во главе с секретарем Московского обкома партии Г. Поповым, когда-то приближенным к Сталину и выдвинутым им на партийную работу. Сталин прочел пространное анонимное письмо и передал его недавно назначенному секретарем ЦК, МК и МГК Никите Сергеевичу Хрущеву:

— Ознакомьтесь. Потом поговорим.

Письмо насторожило Хрущева; он понимал, что достаточно его согласия — и письму будет дан ход, начнутся новые аресты; сказать Сталину о том, что никакого заговора в Москве нет, — не поверит, скажет: только что прибыл с Украины, обстановки не успел узнать. Налево пойдешь — коня потеряешь, направо пойдешь — головы не сносить… Не без умысла Никита Сергеевич положил письмо в сейф: пройдет время, острота реагирования спадет, тогда и можно будет сообщить Сталину о результатах расследования. Хрущев, конечно, рисковал, но на риск шел обоснованно — Сталин пока еще верил ему, высказывая вслух даже свои сомнения. Как-то Сталин, задержав взгляд на Хрущеве, сказал:

— Пропащий я человек. Никому я не верю. Сам себе не верю.

Никита Сергеевич с присущим ему вниманием и житейской мудростью попытался убедить вождя в том, что все верят ему, беспокоятся за него, за общие дела.

Шло время. Сталин, казалось, забыл об анонимном письме. Хрущев тоже не напоминал, стараясь оттянуть время. Но Сталин все-таки вспомнил об анонимке.

— Я вам давал одно заявление. Вы с ним ознакомились? — спросил он Хрущева, пристально рассматривая его лицо.

— Ознакомился, товарищ Сталин.

— Ну и как? — Сталин смотрел в упор, в зрачки Хрущева; тот взгляд выдержал, откашлялся в кулак.

— Это какие-то мерзавцы написали. Негодяи или сумасшедшие! — голос Хрущева был твердым и убедительным.

— Как это так? — не верил Сталин, не сводя взгляд с глаз Хрущева. — Это же документ, и к нему надо отнестись очень внимательно и серьезно.

— Я убежден, товарищ Сталин, — Хрущев видел настороженный, застывший взгляд вождя и глаз не отводил. — Этот документ ничего общего с действительностью не имеет. Я этих людей знаю.

— Всех знаете?

— Многих. Никакие они не заговорщики. Это честные люди: секретари райкомов, председатели райисполкомов, директора предприятий. Абсолютно уверен, что Попов никакой не заговорщик. Трудится в полную силу, о деле беспокоится, переживает, когда недостатки захлестывают. У меня нет никаких сомнений в нем!

Хрущев умел убеждать даже таких упрямых, как Сталин, и его уверенность не могла не воздействовать на вождя. Тот долго молчал, ходил по кабинету, прикуривал трубку, и все это время Никита Сергеевич стоял в напряжении — решалась судьба людей, а может, и его судьба…

Пауза затягивалась. Сталин любил такие минуты, испытующе оглядывая низкорослого, начавшего полнеть секретаря МГ и МГК; в прошлом случалось, что человек не выдерживал затяжных пауз и принимался раскаиваться в мелочах, называя фамилии тех, кто был рядом.