Найджел Клифф - В поисках христиан и пряностей

Заморин быстро изменил свое мнение о новых союзниках. Когда Кабрал сделал вид, что отплывает, на горизонте появился крупный военный флот. Не успели противники вступить в бой, внезапно налетевший шторм заставил их бросить на ночь якоря. На следующий день Кабрал передумал возобновлять враждебные действия и направился в открытое море, до наступления темноты его преследовали лодки из Каликута. Новый португальский командор внял совету своего предшественника и совершил переход в Африку в нужное время года, но возле Малинди шторм выбросил один его корабль на берег. Корабль загорелся, и его пришлось бросить, так что в Лиссабон вернулось только пять из тринадцати кораблей.

Плавание не было полным провалом. Опираясь на собранные да Гамой сведения, Кабрал открыл два крупных африканских порта, мимо которых проскочил его предшественник: это были Софала, через которую экспортировалась львиная доля золота Западной Африки, и Килва, островная столица династии султанов, которые уже давно господствовали на побережье Суахили. Его подчеркнуто дружелюбно принял пристыженный правитель Мозамбика, а султан Малинди был, как обычно, само гостеприимство. Еще Кабрал побывал в Каннануре и Кочине, двух процветающих индийских портовых городах, правители которых были в плохих отношениях с заморином Каликута. В обоих городах он нагрузил свои корабли пряностями, а в Кочине оставил солдат и клерка создавать факторию. Судно, пропавшее в Индийском океане, наконец объявилось с известием, что наткнулось на Мадагаскар. И, не в последнюю очередь, земля, которую Кабрал по пути в Индию принял за неизвестный остров, оказалась Бразилией, и что важнее, ее побережье лежало гораздо дальше к востоку от линии, прочерченной договором в Тордесильяс. По чистой случайности Кабрал совершил исторический подвиг: его корабли бросали якоря у четырех континентов.

Европейские горизонты расширялись с ошеломительной быстротой, но Кабралу не суждено было пожать плоды своих открытий. Он не нашел союзников-христиан и не обзавелся ни одним новообращенным. Он потерял сотни опытных матросов и половину своего флота. Он позволил каликутским купцам разрушить португальскую факторию и, хотя кроваво отомстил, не сумел подавить восстание. В общем и целом, на взгляд своего короля, он был недостаточно решителен или успешен. Это был жестокий приговор человеку, на которого возложили непомерную задачу, но остаток своей жизни Кабрал провел в опале.

Мануэл постарался по возможности сохранить лицо. Во дворце в честь возвращения флота был устроен праздник, над Лиссабоном раздавался звон колоколов, по стране прошли благодарственные шествия, и в Испанию были отосланы новые злорадно ликующие письма. Но возникла опасность, что грандиозные претензии короля вот-вот потускнеют и обветшают, и многие его советники уже предлагали удовлетвориться завоеванной славой и отказаться от разорительной затеи. Кроме того, Мануэл отправил много кораблей сражаться с турками и немало – атаковать Марокко (ни то ни другое предприятие не увенчалось большим успехом), не говоря уже о флотилии, которая уже направлялась в Северную Атлантику на поиски новых земель по португальскую сторону от линии водораздела [441]. Страна находилась на пределе сил, слишком много жизней уже было утрачено; один Бог знает, шептались за закрытыми дверями, сколькими еще придется пожертвовать ради безумного стремления Мануэла к мировому господству.

Но короля было не остановить. Не дожидаясь возвращения Кабрала, Мануэл отправил еще одну флотилию из четырех кораблей под командованием Жуана да Нова, средней руки чиновника с большими связями при дворе. Как предполагал Мануэл, грозный флот Кабрала уже успел либо добиться массового обращения язычников, либо запугать и заставить сдаться Индию, и да Нове было приказано просто подхватить начатое Кабралом.

Согласно одному донесению, флотилия обошла мыс Доброй Надежды и нашла послание, которое Кабрал оставил в старом сапоге, подвешенном на сук дерева. Прочитав про стычку в Каликуте, да Нова пересек Индийский океан и сжег и потопил несколько кораблей возле гавани заморина. Он навестил факторию в Кочине и создал еще одну в Каннануре, но пока он ждал муссонных ветров, которые отнесут его домой, со стороны Каликута внезапно возникли десятки судов с вооруженными мусульманами на борту. Рявкнули португальские пушки, и когда свет померк и ветер стих, мусульманские суда вывесили флаги, мол, желают переговоров. Да Нова заподозрил уловку и продолжал стрелять, но наконец, когда пушки у него раскалились, сам вывесил белый флаг. Обе стороны договорились воздержаться от боевых действий до наступления дня, и последовала напряженная ночь, когда врагам пришлось бросить якоря вблизи друг друга, и нервные португальцы стреляли в темноту наугад. Как и Кабрал, да Нова на следующий день передумал сражаться, и в сентябре 1502 года флотилия вернулась в Лиссабон с большим грузом пряностей и отличной военной добычей.

Но нетерпеливому королю этого было мало. Чтобы угасающий крестовый поход снова набрал обороты, требовалось зрелищное проявление силы, и сделано это будет именем самого доблестного короля Португалии.

Выполнить поставленную задачу мог только один человек [442].

Васко да Гама вернулся в Лиссабон поздним летом 1499 года [443]. Он все еще носил траур по брату, но долго горевать ему не позволили.

Остановившись вознести благодарственные молитвы Богу, что уберег его от беды, он отправил известие о своем прибытии королю. Проводить его ко двору был выслан большой кортеж дворян. Огромные толпы напирали со всех сторон, горя желанием посмотреть на нового национального героя, которого давно считали погибшим. Хроники записали, что когда он предстал перед королем, «король почтил его как человека, чье открытие Индий преумножило славу Господа, честь и выгоду короля Португалии и вечную славу португальского имени в мире» [444].

Да Гаме предложили самому назначить себе награду, и он просил наследственную сеньорию над городом Синиш, губернатором которого был его отец. Титул «дом» уже был дарован ему в декабре, но орден Сантьяго отказывался передавать свои сеньоральные права, пусть даже своему выдающемуся сыну. Первооткрыватель все равно поселился в Синише, и по мере того как дело затягивалось, начали возникать потасовки между его слугами и людьми губернатора. Почти два года спустя он все еще ждал, и потому, чтобы возместить причитающиеся поступления от налогов, была ему спешно назначена пенсия от короля.

Тем временем король приказал своим чиновникам составить детально продуманную жалованную грамоту, официально прославляющую великий подвиг да Гамы [445]. Пространная грамота прослеживала историю открытий от Энрике Мореплавателя до самого Васко да Гамы. В ней признавалось, что да Гама преодолел смертельные опасности, не сравнимые с теми, с какими сталкивались его предшественники, – опасности, унесшие жизни его брата и многих славных моряков. Ему возносились хвалы за «примернейшую службу» в открытии «той Индии, кою все, кто описывал мир, по богатствам ставили превыше любой другой страны, которая во все времена была желанна для императоров и королей и ради которой в сем королевстве вошли в тяжкие расходы и ради которой столькие капитаны и прочие расстались с жизнью». Предсказывалось, что величайшие блага проистекут из этого открытия «не только нашему королевству, но и всему христианству через урон, нанесенный неверным, которые до сего дня пользовались благами Индии, и в особенности через надежду, что все народы Индии обратятся к Господу нашему Иисусу Христу, учитывая, как легко их можно привести к принятию Его святой веры, в коей некоторые из них уже получают наставление».