Лоуренс Рис - Темная харизма Адольфа Гитлера. Ведущий миллионы в пропасть

Общая ситуация для немцев складывалась, как никогда, мрачно. То, что союзники могли произвести в совокупности, в разы превосходило то, что могла сделать Германия. В 1944 году, например, Германия произвела менее 35 000 самолетов, истребителей и бомбардировщиков, а Великобритания, США и Советский Союз вместе взятые произвели почти 130 000 самолетов ‹39›. И, невзирая ни на какие отчаянные надежды — на «чудо-оружие», которое вот-вот должно было поступить, или на раскол между западными союзниками и Сталиным — к концу 1944 года судьба Германии была уже всем ясна. Лишенная сырья — захват русскими румынских нефтяных месторождений в апреле 1944 года оказался страшным ударом — германская военная машина могла еще протянуть не более нескольких месяцев. Но цена продолжения войны, выраженная в человеческих жизнях, могла оказаться ужасной. За весь 1944 год погибло чуть менее двух миллионов немцев, а в 1945-м эти цифры должны были возрасти пропорционально, притом что в одном только январе 1945 года погибло 400 тысяч немцев ‹40›.

Гитлер все еще пытался делать хорошую мину при плохой игре, изображая уверенность, что все «будет хорошо». Это был очень важный фактор для поддержания воли к борьбе в среде лидеров нацистского движения. Когда Гитлер появлялся в узком кругу убежденных нацистов, его оптимизм был заразительным, как и раньше. В начале декабря, незадолго до начала немецкого наступления в Арденнах, обреченного на провал, Гитлер так вдохновил Йозефа Геббельса, рисуя картины прекрасного будущего, которое ждет впереди, что министр пропаганды потом никак не мог уснуть ‹41›.

Однако даже Гитлер, не нуждавшийся ни в чьей моральной поддержке и презирающий в людях проявление жалости к самим себе, что было важнейшей чертой его личного магнетизма, сознавал, что Германия проигрывает войну, и с трудом скрывал это понимание от окружающих. После провала немецкого наступления в Арденнах, Николаус фон Белов услышал признание Гитлера, что конец близок и он может обещать только одно — что никогда не «капитулирует» и «утащит весь мир на дно вместе с собой» ‹42›.

Пораженческие настроения все больше распространялись среди немецкого населения, и гестапо получило приказ расстреливать «мародеров, дезертиров и прочую мразь» ‹43›. Казалось, вера защитников режима, что «фюреру виднее», рушится. В марте 1945 года лишь каждый пятый немецкий военнопленный, захваченный на Западном фронте, выражал веру в Гитлера — в три раза меньше, чем в начале года ‹44›.

Ульрих де Мезьер, в то время подполковник, рисует яркую картину быстро стареющего лидера Третьего рейха. «К тому времени Гитлер был уже серьезно болен, парализованная правая рука заметно дрожала, у него была шаркающая походка, синие очки и очень плохое зрение, отчего приходилось все для него печатать крупным шрифтом. Но он совершенно не утратил своего демонического магнетизма. В этот последний период мне пришлось десять или пятнадцать раз проводить ночные совещания в Оперативном отделе в качестве первого офицера (т. е. начальника оперативного отдела), — и я могу отметить два момента. С одной стороны, если говорить о чисто человеческих качествах — он обладал просто неописуемым демоническим влиянием на людей, которому очень и очень мало кто мог противостоять. И те, кто постоянно окружал его, были полностью покорены им. Я знаю лишь несколько человек, которым удавалось устоять перед личной харизмой Гитлера, каким бы невзрачным он ни казался. Однако во-вторых — и это значительно более опасная вещь, — это был человек душевно больной, человек, который гипертрофированно отождествлял себя с немецким народом и жил в этой иллюзорной самоидентификации. Он был твердо убежден, и я сам слышал это из его уст, что немецкая нация не переживет его гибели и гибели национал-социализма. Ей (нации), суждено погибнуть. Это была просто патология» ‹45›.

Гитлер действительно не хотел, чтобы Германия досталась победителю целой и невредимой. В марте 1945 года он сказал Альберту Шпееру: «Если война проиграна, то и народ погибнет. И нет никакой необходимости заботиться о том, что понадобится немцам завтра для физического выживания. Наоборот, лучше уничтожить все, что есть, ибо наша нация оказалась слабее, а будущее принадлежит другой — сильной нации на Востоке. В любом случае после этой войны выживут только худшие, потому, что лучшие уже погибли» ‹46›.

Подобный взгляд на вещи не должен был удивить Шпеера или любого другого представителя нацистской элиты, да и вообще любого, кто читал «Майн кампф». Логика Гитлера оставалась неизменной. Жизнь есть постоянная борьба, и «слабый» заслуживает того, чтобы умереть. Это было мировосприятие, отражающее силу, власть и способность к завоеванию, которое когда-то — когда нацисты одерживали свои первые победы — казалось удивительно привлекательным, но теперь, в дни поражения, оказавшееся абсолютно нигилистичным. Шпеер утверждает, что желание Гитлера оставить Германию в руинах привело его в ужас, но ведь оно было абсолютно предсказуемо. Гитлер ни на шаг не отступил от той картины мира, которую впервые изложил в 1924 году.

Этот момент символизирует катастрофические последствия веры в Гитлера как харизматичного вождя. Гитлер постоянно говорил о том, что никогда не допустит «повторения» 1918 года, когда немецкая армия капитулировала, находясь на чужой земле. Но то, чем закончилась Первая мировая война, казалось теперь просто образцом терпимости и человеколюбия по сравнению с финалом, который теперь рассматривал Гитлер.

Были немцы — в первую очередь те, кто непосредственно противостоял Красной Армии — которые разделяли убеждение Гитлера, что должны скорее умереть, чем принять поражение. Одним из таких людей был Рудольф Эшерих. Он служил в эскадрилье люфтваффе, базировавшейся на реке Одер в Восточной Германии. «Мы все были молодые пилоты, полные веры, горевшие желанием драться за спасение Родины — даже в безнадежной ситуации» ‹47›. Он и двенадцать его товарищей вызвались осуществить операцию в стиле «камикадзе» под названием «Особая миссия свободы». Перед вылетом все они подписали письмо, в котором говорилось: «Мы добровольно жертвуем собой за нашего фюрера и нашу Родину Германию». План заключался в том, чтобы обрушить свои самолеты, несущие до пятисот килограммов бомб, на мосты через реку Одер. Но план провалился — Эшерих заблудился в густом тумане, а потом операцию отменили, поскольку Красная Армия стремительно пересекла реку.

Остается не совсем понятной мотивация этих пилотов. Эшерих говорит, что он «конечно же» не пошел бы на самоубийственный таран против союзников на Западном фронте. «На Западе были цивилизованные люди, они относились к пленным почти гуманно, и можно было ожидать, что к населению побежденной Германии тоже будут относиться более или менее прилично. Русские не такие». Когда же ему напомнили об ужасных злодеяниях, совершенных немцами на советской территории, чем и объяснялось поведение советских солдат, Эшерих сказал: «В такой ситуации не задаешь себе подобных вопросов. Перед нами были русские, превосходящие нас силой и количеством населения — в таких условиях не задаешь себе вопросов, кто первый начал и кто был неправ».