Владимир Поцелуев - Великий Ленин. «Вечно живой»

Ю. Мартов писал: «Ленинцы уезжают, и мы остаемся в еще худшем положении, чем были, ибо, с одной стороны, их проезд, несомненно, вызовет шум «о соглашении с немцами», а с другой – питерцы, увидев, что они приехали, подумают, что и мы, вероятно, также проедем, и не станут беспокоиться о нашей судьбе. Настроение поэтому у нас кислое…» [174]

Политический соперник Ленина прекрасно сознавал, что, «чем позже удастся влезть лично в этот хаос, тем труднее будет внести свое, не действуя по методам Ленина и Троцкого, т. е. не образуя сразу свою «церковь», что мне, конечно, претит» [175]. Мартов еще надеялся на единство социал-демократов, хотя прекрасно понимал желания Ленина и его сторонников. «О глупостях Ленина я говорил, – писал Мартов в письме Н. Кристи весной 1917 г., – по поводу его стремления – сначала выражавшегося туманно и неуверенно, а потом более твердо – заострить сейчас всю самостоятельную политику социал-демократии на борьбе за свержение Временного правительства, за создание «рабочего правительства» [176]. Мартов опасался, что ленинцы, «рисуя картину рабочего правительства на месте нынешнего, поведут в России, несомненно, тактику безразборчивого натравливания масс на это правительство», хотя оно намечало много полезного: «национальное равноправие, аграрная реформа, военная реформа и т. д.».

Таким образом, позиция Мартова была близка «линии Каменева», к которой склонялись большевистские российские организации. Но в Россию прибыл Ленин, который обнародовал свою программу – «Апрельские тезисы». Максимально концентрированно изложенную Лениным тактику революционной борьбы развивали его «Письма из далека». Установки Ленина не встретили поддержки петроградских большевиков, ибо они круто меняли не только «каменевский курс», но и все социал-демократическое мышление, по которому без завершения буржуазной революции и буржуазных преобразований переход к социалистической революции невозможен. Плеханов назвал «Апрельские тезисы» бредом, считая, что претензии большевиков на власть авантюристичны, ибо это вело к гражданской войне.

8 апреля 1917 г. «Правда», редакция которой была в руках Каменева и Сталина, объявила «схему т. Ленина» неприемлемой. Однако менее чем через две недели сначала на Петроградской, а затем на 7-й Апрельской конференции большевиков ленинские тезисы были приняты как политическая программа партии.

«Мягкий» Каменев был вынужден уступить «вождистскому» напору Ленина, его психоэнергии, о которой писал эсеровский лидер В. Чернов: «Уверенность в себе, почти полное отсутствие внутренних колебаний, непримиримость к политическому противнику, умение разглядеть его слабые стороны и использовать их в борьбе, доводя ее до победы». Чернов писал, что практика выковала в Ленине «изумительное хладнокровие, способность в самых опасных положениях не теряться, сохранять присутствие духа и надежду как-нибудь «вывернуться»… Его волевой темперамент был как сильная пружина, которая тем сильнее «отдает», чем сильнее на нее нажимают…» [177]. Вместе с тем существовала и благоприятная почва формирования большевистского вождя и успеха его «бреда». Именно на практике революционной борьбы стала проявляться «вождистская» линия большевистской партии. Молодые большевистские функционеры, ставшие на профессиональный путь революционеров, нуждались в более решительных действиях, ярко выраженном идейном вожде, на фоне которого должны были проявиться «вождистские» таланты его соратников и учеников.

Таким образом, уже к середине апреля большевики во главе с вождем и программой заняли левый фланг довольно обширного и пестрого политического фронта, постепенно стягивая под свои знамена все более радикализующиеся элементы.

Признавая, что Ленин успешно укреплял свои позиции в Петрограде в смутное время, наступившее после Февральской революции, посол Франции в России Палеолог записал в своем дневнике 21 апреля 1917 года: «Ленин – утопический мечтатель и фанатик, пророк и метафизик, человек, для которого не существует ничего невозможного, абсурдного. Он считает себя мессией и добивается осуществления своих иллюзий, в полной мере пользуясь такими своими качествами, как сильная воля, безжалостная логика и удивительный дар убеждать и вести за собой людей, судя по его первым выступлениям в Петрограде, он настаивает на революционной диктатуре рабочих и крестьянских масс, утверждает, что у пролетариата нет отечества и что поражение русских армий необходимо. Когда ему возражают, приводя основанные на реальности факты, он гордо отвечает: «Тем хуже для реальности!..» [178]

Естественно, с формированием левого фланга начинает расширяться и круг тех, кто видел «спасение России» в установлении военной диктатуры. Оценивая сторонников сильной власти, объединяющихся в «Обществе экономического возрождения России», Керенский утверждал в своих мемуарах, что они способны установить «порядок» не только в борьбе с Советами, но и с Временным правительством». Центрист Керенский активно пытался сбалансировать политическую устойчивость страны, в основном отстаивая компромисс в государственном управлении коалиционным Временным правительством. Так, уже первое майское 1917 г. коалиционное правительство из 16 министров почти наполовину (6 человек) состояло из социалистов. Эсер Керенский занял пост военного министра. В основу коалиционного правительства легла идея гражданского согласия двух главных политических сил: помещичье-буржуазных и рабоче-крестьянских, что давало шанс на предотвращение дальнейшего социального раскола, мирного, эволюционного развития России.

Патриотическое правительство не устраивало агрессивно крайних – и левых и правых [179], а центристы были явно слабы, чтобы объединить всех, хотя Керенский поддерживал связи с А.М. Гучковым, М.В. Родзянко, Г.Е. Львовым, П.Н. Милюковым, а также с И.Г. Церетели, В.М. Черновым, Ф.И. Даном, Н.С. Чхеидзе и выражал даже желание встретиться со своим земляком и однокашником В.И. Ульяновым. «О Ленине, – вспоминал управляющий делами Временного правительства В. Набоков, – на заседаниях правительства почти никогда не говорили. Помню, Керенский уже в апреле, через некоторое время после приезда Ленина, как-то сказал, что он хочет побывать у Ленина и побеседовать с ним, а в ответ на недоуменные вопросы пояснил, что ведь большевистский лидер «живет в совершенно изолированной атмосфере, он ничего не знает, видит все через очки своего фанатизма, около него нет никого, кто бы хоть сколько-нибудь помог ему сориентироваться в том, что происходит» [180].

Керенский, как и Плеханов, не понимал Ленина, который в своих тезисах признавал, что «Россия сейчас самая свободная страна в мире из всех воюющих стран… с… отсутствием насилия над массами…» [181], бескомпромиссно призывал «на революционную войну…» и к фактическому свержению Временного правительства, считая даже, что «поражение России при всех условиях представляется наименьшим злом», предлагая «отвергнуть защиту отечества» [182].