Сергей Цыркун - Сталин против Лубянки. Кровавые ночи 1937 года

Помимо всего этого, у Ежова было к Курскому гораздо менее значительное особое поручение – лично провести финальный допрос Евгении Подольской, чтобы она, узнав, какая участь ее ожидает, от обиды не дала компрометирующих самого Ежова показаний [250] . Мы еще вернемся к вопросу о том, как Курский выполнил это деликатное поручение. Все эти заслуги Курского не остались без награды – в начале декабря Ежов представил его к званию государственного комиссара госбезопасности 3-го ранга (что соответствовало армейскому комкору), и 13 декабря Курский получил его [251] . Теперь по званию он стоял всего на ступеньку ниже Молчанова, который, напомним, 28 ноября был переведен в Белоруссию наркомом внутренних дел республики и – по совместительству – начальником особотдела Белорусского военного округа. Чтобы предотвратить его бегство через западную границу, для наблюдения заместителем к нему отправили все того же В. Каруцкого. Близкий приятель Молчанова Гай с поста начальника Особотдела ГУГБ отправился в Иркутск – руководить УНКВД Восточно-Сибирского края. Экономический отдел, возглавляемый Мироновым, ликвидирован; сам Миронов переведен руководителем вновь образованного контрразведывательного отдела (КРО) с новыми штатами и полномочиями. Наконец, оперативный отдел (Оперод) возглавил еще один человек Фриновского – Н.Г. Николаев-Журид, по слухам, бывший царский офицер (на самом деле он окончил школу прапорщиков уже после Февральской революции). Для Паукера оставили отдел охраны, но сильно урезали его полномочия – вопросы обысков, арестов и наружного наблюдения остались за Оперодом. Это играло ключевую роль, так как именно силами Оперода предстояло провести финальную часть задуманной операции – аресты в старом руководстве НКВД.

Меры Ежова вызвали среди работников центрального аппарата НКВД и руководства республиканских, краевых и областных управлений замешательство. 3 декабря Ежову пришлось выступить перед ними с докладом, в котором он объяснял эти перемещения. Снятие Молчанова и Люшкова с руководства секретно-политическим отделом он объяснил слишком долгим, по его словам, распутыванием троцкистско-зиновьевского заговора, тем, «что просто у товарищей не хватило ни чутья, ни нюха, ни бдительности, ни остроты для того, чтобы ухватиться за эти факты». Гай, по словам Ежова, не смог эффективно управлять системою особых отделов в армии и на флоте: «А вот возьмите хотя бы такой мелкий вопрос. Если бы я спросил начальника Особого отдела тов. Гая: «Вот, будет формироваться такая-то дивизия второй очереди. Кто будет начальником Особого отдела этой дивизии?» – он мне не ответит. Я могу сказать, что командиром дивизии будет такой-то, начальником политотдела такой-то. Я могу об этом узнать, справившись в штабе главного командования. А кто будет начальником Особого отдела – никто не скажет: «Лицо секретное – фигуры не имеет» ( голос из зала : «Фигура просто мифическая»)». Смену руководства Оперода Ежов объяснил тем, что спецтехника, по словам Воловича, в работе не используется (Волович, само собой, не решился доложить Ежову о масштабах ее использования при Ягоде, ведь тогда Ежов легко выяснил бы, что Волович прослушивал и его собственные разговоры со Сталиным) [252] .

Молчанов еще по меньшей мере неделю оставался в Москве. В кулуарах VIII Чрезвычайного съезда Советов, принявшего 5 декабря новую (так называемую Сталинскую) Конституцию, он встречался с Ягодой [253] . Что они могли сказать друг другу? Их судьба была практически предрешена…

В те же дни в Кремле в обстановке глубокой государственной тайны проходил засекреченный декабрьский Пленум ЦК, состоявшийся 4–7 декабря, который вызывал, по словам историка В. Роговина, ощущение инфернальности происходящего. Прямым текстом было объявлено, что отныне никакое раскаяние, никакое самоуничижение перед Сталиным, даже готовность покончить с собой не дает надежды на пощаду. «Нельзя верить на слово бывшим оппозиционерам, – заявил в последний день работы Пленума Сталин, – даже тогда, когда они берутся собственноручно расстрелять своих друзей… средство бывших оппозиционеров, врагов партии сбить партию, сорвать ее бдительность – последний раз перед смертью обмануть ее путем самоубийства и поставить ее в дурацкое положение… И нельзя нас запутать ни слезливостью, ни самоубийством». В антрактах заседаний проводились очные ставки, в ходе которых специально доставленные из Внутренней тюрьмы в Кремль Пятаков и Сосновский, морально и физически совершенно сломленные, «уличали» еще находящихся на свободе Бухарина и Рыкова. Закрывая Пленум, Сталин распорядился: «О Пленуме в газетах не объявлять» [254] .

Новый руководитель СПО ГУГБ Курский с самого начала дал понять, что не намерен работать с кадрами своего предшественника Молчанова, что и неудивительно: прояви он хоть малейшее снисхождение к сотрудникам Молчанова в СПО – и его сразу же легко было обвинить в сочувствии к опальному земляку-харьковчанину.

И Курский старался. Для иллюстрации упомянем о судьбе сотрудницы СПО А.А. Андреевой-Горбуновой (она же Ашихмина), единственной в то время женщины, имевшей звание майора госбезопасности; она занимала должность одного из помощников Молчанова. Из-за притеснений Курского ей пришлось перевестись из СПО, впоследствии она была арестована и отправлена в лагеря, где содержалась с женщинами – политзаключенными, которые хорошо помнили ее по прежней работе; в одной из жалоб она пишет: «Знавшие меня по моей работе в ВЧК – ОГПУ – НКВД, встретив меня здесь, создали для меня невыносимую обстановку» [255] .

Справедливости ради заметим, что женщины-политзаключенные имели все основания относиться к Андреевой-Горбуновой подобным образом. Анархистка А. Гарасеева в юности (в 1925 г.) по сфабрикованному под руководством Андреевой-Горбуновой делу о «подготовке злодейского покушения» на всемогущего тогда члена Политбюро, председателя Исполкома Коминтерна Г.Е. Зиновьева, попала вместе с сестрой в один из политизоляторов (тюрем для политзаключенных) на Урале. Хотя через 10 лет сам Зиновьев был разоблачен как «руководитель антисоветского террористического подполья», это не сняло с сестер Гарасеевых клейма «антисоветских террористок», что обеспечило им многие годы репрессивных преследований, одна из сестер заболела в тюрьме туберкулезом. Так вот Андрееву-Горбунову А. Гарасеева вспоминала такими словами: «…отвратительная личность. Она была сторонницей пыток, сажала подследственных и заключенных в ледяную воду, а в ярославском политизоляторе приказала камеры залить водой. Меня она ненавидела со времен Лубянки так же, как и я ее.