Даниил Коцюбинский - Распутин. Жизнь. Смерть. Тайна

Феофан вскоре свел Распутина со студентом Петербургской духовной академии донским уроженцем Илиодором (Сергеем Труфановым) и саратовским епископом Гермогеном. Так возникла своего рода группа духовной поддержки «старца Григория», состоявшая из влиятельных консервативно настроенных церковников, входивших в черносотенный Союз русского народа.

О глубине впечатления, произведенного Распутиным на царского духовника, свидетельствует, в частности, то, что вскоре «старец» стал жить в квартире у Феофана. (Оттуда вскоре Григорий переселился в апартаменты инженера и действительного тайного советника В. Лохтина, жена которого, Ольга Лохтина, с ноября 1905 года стала поклонницей «старца». Затем какое-то время Распутин прожил в доме журналиста Георгия (Григория) Петровича Сазонова на Кирочной, 12, после чего переехал на Литейный пр., 37. В 1912–1913 годах Распутин проживал в доме 70 по Николаевской улице и лишь с конца 1913 года въехал в отдельную квартиру – вначале на Английском проспекте (дом 3, квартира 10), а с 1 мая 1914 года – на Гороховой (дом 64, квартира 20).)

Распутин был интересен князьям церкви по вполне объяснимым причинам. Дело в том, что именно в 1904–1905 годах, наряду с общеполитическим, имел место мощный кризис Русской православной церкви. Церковные иерархи – как сторонники, так и противники серьезных реформ – судорожно искали пути сближения с паствой. В то же время сильное давление, которое оказывала на царя оппозиционно-революционная стихия, вынуждало консервативно настроенных церковников думать о способах контрвоздействия на волю и помыслы императорской четы.

По свидетельству М. В. Родзянко, «состоялось тайное соглашение высокопоставленных церковников в том смысле, что на болезненно настроенную душу молодой императрицы должна разумно влиять Православная церковь… Богобоязненный старец, каким он (Феофан. – А. К., Д. К. ) представлял себе Распутина, именно этой ясной простотой вернее ответит на запросы государыни» 31, а тем самым будет проложен надежный путь и к сердцу государя. Матрена Распутина также пишет, что Феофан, Гермоген и Илиодор хотели использовать Распутина при дворе в интересах Союза русского народа.

Духовных покровителей Григория, судя по всему, не особо смутило то обстоятельство, что еще в начале 1904 года приехавший в Петербург волынский епископ Антоний, находясь в Александро-Невской лавре, высказался по поводу Григория Распутина вполне определенно: «Не верьте ему, он – обманщик; он в Казани на бабе ездил; такой человек не может быть праведником» 32.

Черносотенные церковники во главе с Феофаном ввели Распутина в аристократические салоны Петербурга как раз в тот момент, когда там резко усилился интерес к религиозной мистике.

Эпоха безвременья, в которую появился «старец», исключительно ему благоприятствовала. Неудачная Русско-японская война (1904–1905), затем революция (1905–1907), полная кровавых эксцессов и повсеместного произвола, – все это породило глобальное разочарование значительной части общества в рациональных (либеральных и социополитических) проектах и усилило тягу к постижению религиозно-чувственной стороны бытия.

Это было как раз время так называемого «неохристианства», «стремившегося соединить „дух и плоть“, „Бога и Диониса“. Распутин пришел на готовую почву» 33. В то время многие аристократические дома имели своего божьего человека или старца. Мистицизм всецело захватил высшее русское общество. «Юродивые, монахини, гипнотизеры, предсказатели, кликуши, оккультисты, спириты, странники» 34пользовались в те годы поистине ажиотажным спросом.

А. Н. Боханов подчеркивает «одну существенную сторону столичного высшего общества – удивительную эротическую истерию, царившую в нем в начале ХХ века, надрывный культ плотской чувственности, вакханальный экстаз, охвативший в первую очередь дам столичного света. Разнузданную похоть прикрывали разговорами о поисках простоты, искренности и истинности. Эта атмосфера сексуального надлома очень способствовала росту известности, а затем и ажиотажу вокруг личности Григория Распутина» 35.

В начале 1905 года по инициативе Феофана Распутин знакомится с сестрами Милицей (старшей) и Анастасией (Станой), дочерьми черногорского князя Николая Негоша. Старшая была женой дяди Николая II, великого князя Петра Николаевича, младшая – невестой Николая Николаевича (старшего брата Петра Николаевича). На обеих сестер, прозванных при дворе «галками», Распутин произвел неотразимое впечатление. По другой версии, великая княгиня Анастасия Николаевна (Стана) узнала о Распутине от графини С. С. Игнатьевой, хозяйки известного религиозно-консервативного салона, которая, в свою очередь, прослышала о том, что некий сибирский странник Григорий был особо отмечен Иоанном Кронштадтским во время литургии и первым допущен к причастию. «Это событие, – пишет Фюлёп-Миллер, – вызвало в салоне графини Игнатьевой переполох» 36.

Секрет молниеносного успеха Григория заключался, разумеется, не только в заранее готовом спросе духовно томящихся аристократов на «христианско-дионисийское» лакомство, но и в умении малограмотного сибирского крестьянина сразу же безошибочно уловить суть ожиданий, адресованных ему столичным бомондом: «… возил он (Феофан. – А. К., Д. К. ) меня и показывал, как райскую птицу, и восчувствовал я, что хотя и позолотилась моя судьба, но что-то подломилась. И так мне было и сладостно и грустно… Понял я, что моей мужицкой свободе – конец пришел. Что будут они все со мной в мужичка играть, а что мне их, господ, их хитрости постигнуть надо, а не то мне скоро – крышка, капут» 37.

Собственно, лишь с момента прибытия Распутина на берега Невы начинается настоящая история «святого черта», ставшего феноменальным симбиозом человека по имени Григорий Ефимович Распутин и города по имени Санкт-Петербург.

На первый взгляд между кряжистым выходцем из резко континентальных «кондовых» сибирских глубин и влажным, исполненным чахоточной рефлексии столичным мегаполисом нет и не могло быть ничего общего. А между тем Григорий Распутин – по крайней мере, тот Распутин, которого знает история, – истинно петербургский феномен. Нет никакого сомнения в том, что, не будь Санкт-Петербурга – города, в котором рационализм и мистика сплелись в причудливый модернистский узел, не будь этой огромной европейской декорации на краю бесконечной евразийской пустыни, – косноязыкий и егозливый пилигрим с вечно всклокоченной бородой и глазами, «зацепляющими» всё и всех вокруг, затерялся бы где-нибудь на дальних перегонах между монастырскими подворьями, постоялыми дворами и придорожными кабаками.