Даниил Коцюбинский - Распутин. Жизнь. Смерть. Тайна

Наиболее трудным и значимым для Николая вопросом, стоявшим перед ним в начале апреля 1906 года, был вопрос о новой редакции Основных государственных законов, которые должны были определить разделение полномочий между императором и Государственной думой. В Царском Селе происходили совещания высших сановников, где, в частности, обсуждалась возможность удаления из текста Основных государственных законов определения царской власти как «самодержавной и неограниченной». Несмотря на то что все без исключения участники совещания, включая ультраконсерваторов, полагали, что с эпитетом «неограниченный» после издания Манифеста 17 октября Николаю придется все же расстаться, в заседании 9 апреля царь неожиданно заявил: «Вот – главнейший вопрос… Целый месяц я держал этот проект у себя. Меня все время мучает чувство, имею ли я перед моими предками право изменить пределы власти, которую я от них получил… Акт 17 октября дан мною вполне сознательно, и я твердо решил довести его до конца. Но я не убежден в необходимости при этом отречься от прав и изменить определение верховной власти, существующее в статье I Основных Законов уже 109 лет… Принимаю на себя укоры, – но с чьей они стороны? Уверен, что 80 проц. народа будут со мною. Это дело моей совести, и я решу его сам» 45.

Как можно предположить, внезапная уверенность вечно колеблющегося Николая в том, что его поддержат «80 проц. народа», объяснялась фактором мощного психологического воздействия со стороны какой-то влиятельной персоны, репрезентирующей в глазах императора «народ». Кто мог ею быть? Кто-то из придворных или членов семьи? Вряд ли. Это должен был быть кто-то, кто вполне жизненно, а не только на словах связан с русской народной массой. Учитывая косвенные факторы, о которых шла речь чуть выше (запись в царском Дневнике и свидетельство Илиодора), есть основания полагать, что такой персоной оказался в тот момент именно Григорий Распутин.

И хотя в конце концов взволнованным сановникам все же удалось убедить Николая исключить из текста Основных государственных законов упоминание о неограниченном характере царской власти, моральная поддержка, которую, как можно предположить, Григорий оказал самодержцу в период принятия им наиболее драматичных для него политических решений, без сомнения, оставила в его душе глубочайший след.

Таким образом, если история, рассказанная Феофаном и переданная Илиодором, имеет под собой историческое основание, то вряд ли стоит удивляться тому, что к лету 1906 года Распутин – уже, вероятно, самый влиятельный среди бывавших при дворе божьих людей. Он пользуется явным доверием и симпатией со стороны императорской четы. «Вечером были на Сергиевке и видели Григория!» – упоминает царь 18 июля 1906 года в Дневнике о своей встрече со «старцем» как о событии бесспорно радостном и значимом (об этом свидетельствует восклицательный знак) для себя и своей семьи и не требующим специальных пояснений и напоминаний. Как можно предположить, общение царской четы с Григорием в это время было если и не регулярным, то многократным. Вероятно, встреча с Григорием после многодневного (но никак не многомесячного – иначе эмоциональность восприятия встречи была бы, напротив, приглушена) периода разлуки и вызвала у Николая столь радостный возглас. Менее правдоподобно предположение, что 1 ноября 1905 года Распутин произвел на царя столь глубокое впечатление, что тот хранил его вплоть до середины следующего года, при этом никак не попытавшись снова увидеть так поразившего его божьего человека. По этой же причине вряд ли верно предположение о том, что в период с ноября 1905 по июль 1906 года Николай и Александра довольствовались лишь «распутинианой» из уст Милицы и Станы. Куда надежней допустить, что если интерес с Григорию возник сразу же, то есть еще в ноябре 1905 года, то вскоре неизбежно должно было начаться и его общение с царской семьей.

Таким образом, октябрьское свидание 1906 года, состоявшееся после того, как Распутин телеграфировал на высочайшее имя о своем желании преподнести царям икону Святого Праведника Симеона Верхотурского, не явилось, вопреки мнению А. Н. Боханова и Э. С. Радзинского, ключевым моментом в истории восхождения «старца» к вершинам самодержавной пирамиды.

Вот как выглядит эта встреча в описании самого царя: «13-го октября. Пятница. <���…> В 6¼ часа к нам приехал Григорий, он привез икону Св. Симеона Верхотурского, видел детей и поговорил с ними до 7½» 46. Итак, царь вновь пишет о Григории как об очень хорошо знакомом всем членам семьи человеке. Кроме того, если внимательно вглядеться в эту запись, становится ясно, что занесения в Дневник встреча с Григорием удостоилась не в связи с самим фактом того, что она произошла, а в связи с особо торжественным и утверждающим духовный авторитет божия человека Григория контекстом – поднесением им иконы Св. Симеона Верхотурского.

При этом о встрече Григория с детьми Николай пишет как о вполне рутинном событии. Ясно, что если бы эта беседа случилась впервые, царь должен был бы дать хоть какую-то оценку ее итогам. Однако он просто пишет о ней как о чем-то вполне обычном и не требующем комментариев. А ведь до этого в царском Дневнике о встречах «старца» с детьми не упоминалось ни разу. Данное обстоятельство, как представляется, также свидетельствует о том, что далеко не все встречи царской семьи с Распутиным находили свое отражение в Дневнике Николая.

Этот же вывод напрашивается и в связи с третьим за 1906 год упоминанием царского Дневника о Распутине, от 9 декабря: «Обедали Милица и Стана. Весь вечер они рассказывали нам о Григории» 47. Данная запись, как нетрудно понять, также сделана именно потому, что произошло нечто важное, подтверждающее духовные добродетели хорошо знакомого Николаю человека по имени Григорий.

Логично допустить, что в данный отрезок времени царь «невольно» отмечал в своем Дневнике не встречи с Распутиным как таковые, но лишь те моменты, в которые он получал различные подтверждения (включая чисто эмоциональные) того, что Григорий и вправду божий человек.

Таким образом, следует предположить, что Распутин сумел получить эксклюзивный доступ к сердцам их величеств вовсе не потому, что догадался вовремя презентовать им изображение малоизвестного провинциального угодника. Григорий смог достичь этого потому, что, как верно отметил С. П. Мельгунов, явился «в первый революционный кризис как бы спасителем династии» 48. На протяжении труднейшего в жизни императорской России отрезка времени Распутин был рядом с царями и оказывал им незаменимую психологическую помощь. М. В. Родзянко (хотя и явно по позднейшим слухам) воспроизводит картину того, как чисто технически мог выглядеть перманентный контакт «старца» и членов царской семьи в эти годы. В период революционного лихолетья 1905–1907 годов, пишет Родзянко, Распутин «всячески утешал царскую семью, усердно при ней молился, заверял, что-де при его усердной молитве с царской семьей и наследником-цесаревичем не сможет случиться никакой беды, незаметно приобретал все большее и большее влияние и наконец получил звание „царского лампадника“, то есть заведывающего горевшими перед святыми иконами неугасимыми лампадами. Таким образом, он получил беспрепятственный вход во дворец государя и сделался его ежедневным посетителем по должности своей, вместо спорадических его там появлений по приглашению. Надобно при этом отметить, что император Николай II был большой любитель, знаток и ценитель св. икон древнего письма… <���…> Надо полагать, что, вверяя попечению Распутина столь чтимое им собрание икон, государь, несомненно, проявлял к новопожалованному царскому лампаднику известное доверие…» 49.