Даниил Коцюбинский - Распутин. Жизнь. Смерть. Тайна

Юсупов, вылетевший из подвала с диким воплем: «Пуришкевич, стреляйте, стреляйте, он жив! он убегает!» – представлял собой, по воспоминаниям Пуришкевича, жалкое зрелище: «…на нем буквально не было лица; прекрасные большие голубые глаза его еще увеличились и были навыкате; он в полусознательном состоянии, не видя почти меня, с обезумевшим взглядом, кинулся к выходной двери на главный коридор и пробежал на половину своих родителей», где у него открылась рвота и он впал в невменяемое состояние 332. Сам Феликс, впрочем, рассказывает о том, что занял боевую позицию на верхней площадке лестницы, «крепко сжимая в руке резиновую палку».

Меж тем «Распутин на четвереньках быстро поднимался из нижнего помещения по ступенькам лестницы, рыча и хрипя, как раненый зверь», открыл дверь во двор – которую Феликс ошибочно считал запертой, – и исчез за ней в темноте.

Последние чувства, которые успел испытать смертельно раненный Григорий, более всего напоминают не столько ужас перед надвигающейся гибелью, сколько гневное изумление и душераздирающую обиду. «Феликс, Феликс, все скажу царице!» – по-детски беспомощно бормотал он, пытаясь добежать до единственной оставшейся незапертой калитки.

«Я бросился за ним вдогонку и выстрелил. …Промах. Распутин поддал ходу; я выстрелил вторично на бегу – и… опять промахнулся. <���…> Стрелок, более чем приличный, практиковавшийся в тире на Семеновском плацу беспрестанно и попадавший в небольшие мишени, – пишет о себе сам Пуришкевич, – я оказался… неспособным уложить человека в 20-ти шагах.

Распутин подбегал уже к воротам, тогда я остановился, изо всех сил укусил себя за кисть левой руки, чтобы заставить себя сосредоточиться, и выстрелом (в третий раз) попал ему в спину. Он остановился, тогда я, уже тщательно прицелившись, стоя на том же месте, дал четвертый выстрел, попавший ему, как кажется, в голову, ибо он снопом упал ничком в снег и задергал головой. Я подбежал к нему и изо всей силы ударил его ногою в висок. Он лежал, с далеко вытянутыми вперед руками, скребя снег и как будто желая ползти вперед…»

Как нетрудно подсчитать, согласно сообщению самого Пуришкевича, он произвел по Распутину всего четыре выстрела, из которых цели достигли последние два.

Великий князь Александр Михайлович, общавшийся с Феликсом и Дмитрием Павловичем после совершенного ими преступления, также подтверждает, что две последние пули, поразившие Распутина, принадлежат Пуришкевичу: «Оба „национальных героя“ (Дмитрий Павлович и Юсупов. – А. К., Д. К. ) признались мне, что принимали участие в убийстве, но отказались, однако, мне открыть имя главного убийцы. Позднее я понял, что они этим хотели прикрыть Пуришкевича, сделавшего последний, смертельный выстрел» 333.

Данные судебно-медицинской экспертизы, однако, ставят рассказ Пуришкевича под серьезное сомнение. Последний (судя по всему, контрольный) выстрел – в лоб – был сделан спереди, а не сзади, откуда стрелял по убегающей жертве «более чем приличный», согласно его уверениям, стрелок Пуришкевич.

Таким образом, если принять во внимание, что Пуришкевич излагает как минимум частично выдуманную историю своей стрельбы по убегающему «старцу», а также то, что Юсупов в момент, когда шла охота на Распутина во дворе, пребывал в туалетной комнате в предобморочном состоянии, то напрашивается очевидный вывод: в лоб (а возможно, и в спину) Распутину стрелял кто-то третий. Судя по всему, это был великий князь Дмитрий Павлович (Юсупов проговаривается, что после совершения выстрела в подвале вернул револьвер Дмитрию 334, так что великий князь в момент стрельбы во дворе был уже вооружен).

Косвенным образом об этом свидетельствуют и «Записки» великого князя Николая Михайловича, составленные, напомним, по горячим следам и отражающие первоначальный, наиболее близкий к реальности, рассказ Феликса Юсупова. В них говорится, что после выстрелов Пуришкевича Распутин «повалился на землю уже на дворе… с рычанием пополз к одним из выходных ворот двора. Здесь настиг его Юсупов и каучуковой палкой начал добивать, пока жертва его не испустила духа». В это время подоспели Дмитрий Павлович, Сухотин и Лазоверт, которые незадолго до того «вышли, чтобы распорядиться с мотором для вывоза тела» 335. Можно предположить, что, стремясь пресечь истерический припадок Феликса – обезумевшего от страха, что раненый Распутин сбежит, и вошедшего в киллерский раж, – Дмитрий Павлович демонстративно добил Распутина, выстрелив ему из револьвера прямо в лоб. Прекрасно зная, кто и как сделал этот лобовой выстрел, и стремясь представить себя истинным убийцей «старца», Пуришкевич, вероятно, и пишет о том, что его четвертая пуля, выпущенная из «саважа», попала Распутину, «как кажется, в голову».

Итак, Николай Михайлович, по сути, подтверждает: никаких путешествий с распутинской шубой на Варшавский вокзал не было и все пятеро заговорщиков оставались во дворце на Мойке вплоть до того момента, когда Распутин окончательно перестал подавать признаки жизни.

Если это и вправду так, становится ясным, что абсолютно нелепая на первый взгляд история с несостоявшейся кремацией шубы и бот была выдумана с единственной целью – доказать, что в момент стрельбы по убегающему Распутину великого князя Дмитрия Павловича во дворце на Мойке не было. Понятным становится и навязчивое стремление «идейного монархиста» Пуришкевича внушить читателю мысль о «чистоте рук» великого князя. «Судьбе угодно было, чтобы я, а не кто иной избавил от него (Распутина. – А. К., Д. К. ) Царя и Россию, чтобы он пал от моей руки, – патетически заявляет Пуришкевич и тут же проговаривается «по Фрейду»: – Слава Богу, говорю я, слава Богу, что рука великого князя Димитрия Павловича не обагрена этой грязной кровью, – он был лишь зрителем, и только. Чистый, молодой, благородный, царственный юноша, столь близко стоящий к престолу, не может и не должен быть повинным, хотя бы и в высоко патриотическом деле», тем более в деле, «связанном с пролитием чьей бы то ни было крови, пусть эта кровь будет и кровью Распутина». Как нетрудно заметить, Дмитрий Павлович назван в этом отрывке «зрителем» – то есть свидетелем – дворовой стрельбы, хотя, согласно версии того же Пуришкевича, великий князь в тот момент колесил по городу на автомобиле со злополучными шубой и ботами.

После того как со «старцем» было покончено, в истерическое состояние – правда, в отличие от паникерской истерики Феликса, «героико-эйфорическое» – пришел Пуришкевич. Он сообщил двум солдатам (дворовым служащим. – А. К., Д. К. ), сидевшим в передней у главного входа во дворец, о том, что вместе с Феликсом Феликсовичем только что убил «Гришку Распутина, врага России и царя», и приказал им оттащить труп от решетки во дворе в дом. После чего отправился на поиски Юсупова.