Оскар Йегер - Всемирная история. Том 4. Новейшая история

Александр I, император Всероссийский

Эрнст Мориц Арнд. Гравюра с портрета 1817 г.

Едва ли можно порицать Фридриха Вильгельма за то, что он не сразу поддался общему увлечению и не сразу воспользовался благоприятными обстоятельствами: он сознавал ту ответственность, какую он несет на себе как король. Первоначально старались показать вид, как будто хотят держаться союза с Францией, и Гарденберг разыграл эту роль, навязанную ему обстоятельствами, с большим совершенством. Испытанный друг французов, тот самый князь Гацфельд, по отношению к которому Наполеон в 1807 году так театрально выказал свое великодушие, отправился (в январе) в Париж, между тем как другое уполномоченное лицо было тайно отправлено в русскую главную квартиру для переговоров с царем о заключении оборонительного и наступательного союза. Решительным шагом со стороны короля было уже и то, что он покинул Потсдам и переселился в Бреславль, где его личность была обеспечена от дерзкого насилия, которого не трудно было в данных условиях ожидать от французов; можно даже удивляться тому, что Наполеон не отдал приказания овладеть особой короля. В Бреславле король почувствовал около себя иную атмосферу и тотчас поддался общему воинственному и патриотическому одушевлению своего народа: 3 и 9 февраля появились королевские указы о всеобщей воинской повинности, и в первом из них говорилось о необходимости образования вольных егерских отрядов. Это воззвание произвело такое действие, какого и ожидать было невозможно: правительственные коллегии, университеты, высшие классы гимназий — все это опустело, где наполовину, а где и совсем, потому что ученики, студенты и чиновники бросились в ряды волонтеров; со всех сторон сходились люди всех возрастов и самых разнообразных призваний, и поступили в егерские отряды; отовсюду стекались и деньги на их обмундирование и вооружение; несколько недель спустя пришлось даже предпринять шаги к тому, чтобы умерить общий воинственный пыл, так как по многим отраслям начинал ощущаться недостаток в людях даже и для самонужнейших занятий. Одушевление достигло высшего предела и влияние его стало быстро распространяться во все стороны, хотя единству действий в значительной степени препятствовало отсутствие сплоченности, общности в народе, который еще не составлял цельной германской нации. И сам король прусский, так горько поплатившийся за свои прежние политические увлечения и порывы, долго не мог освоиться с тем народным движением, которое вокруг него совершалось. Наконец, 27 февраля прибыл в Бреславль Штейн с поручением от императора российского; 28 февраля был подписан Шарнгорстом Калишский договор, по которому император российский и король прусский вступали в тесный союз на защиту европейской независимости. Договором не допускались никакие частные съезды для переговоров и никакие сепаратные заключения мира; союз заключен был оборонительный и наступательный; основным условием договора являлось восстановление Пруссии в ее пределах до-наполеоновских войн: для выполнения целей, положенных в основу договора, Россия обязалась поставить 150 000, а Пруссия 80 000 чел. линейных войск, не считая ландвера и гарнизонных войск или того, что будет выставлено патриотизмом самого народа. Заключение этого трактата было действительно великим и важным политическим шагом, хотя многие недальновидные и близорукие люди и были им недовольны; важно было то, что этим трактатом полагалось начало «борьбы насмерть» с Наполеоном — борьбы беспощадной, и которая должна была неизбежно окончиться падением наполеоновского деспотизма и восстановлением того течения европейской жизни, которое должно было привести к установлению национализма как главного принципа существования современной нам Европы. Последний призрак величавой объединяющей Римской империи должен был исчезнуть с лица земли!..

Фридрих-Вильгельм III. Гравюра работы Л. Бухгорна с портрета кисти Герарда

Кстати, заметим здесь, что в новейшее время некоторые из немецких писателей стараются ослабить значение России и императора Александра в деле освобождения Германии. Но это опровергается уже самым характером движения германского народа и его подъемом духа против Наполеона, постепенно возраставшим по мере наступления русской армии к Висле, к Одеру и т. д. — наступления, которое производилось безостановочно, начиная с 9 января 1813 года, т. е. со дня выступления русской армии из Вильны. Не следует забывать, что подъем духа в Германии был делом частных усилий народа, и прежде всего прусского, который в данном случае не шел рука об руку со своим правительством, а опирался именно на ту мощную русскую помощь, которая явилась для него надежной опорой в это тягостное время… Прусское правительство примкнуло к народу значительно позже, когда уже частные усилия сгруппировались и объединились около наступающей русской армии — и привели к всеобщему восстанию Германии. Совершенно справедливо восклицает один из беспристрастных немецких историков: «Нет, и сто раз нет! Без Александра не было бы войны 1813 года!». [15] Johann Scherr. Blticher, seine Zeit u. sein Leben, III, 9-10.

Калишский договор получил некоторые дополнения в виде особого условия, подписанного в Бреславле Штейном, Нессельроде, Гарденбергом и Шарнгорстом; в этом дополнительном условии, которое было уже прямо рассчитано на восстание всей Германии, определился состав центрального правительственного совета, который должен был принять на себя временное управление в областях, подлежащих оккупации союзного войска, и в них изыскивать вспомогательные источники для поддержки общего дела. В этом смысле весьма любопытным и характерным представляется нам современное событиям письмо Штейна к графу Мюнстеру, государственному деятелю, который, хотя и не уклонялся от общего патриотического настроения, однако все же пытался смотреть на дело глазами ганноверца и взвешивать его шансы с точки зрения чисто ганноверских интересов. «Мне, в данную минуту высокого подъема народного духа, — так писал Штейн к Мюнстеру, — решительно нет никакого дела до каких бы то ни было династий: все они представляются мне не более, как орудиями. Мое желание одно: видеть Германию великой и сильной, дабы она вновь могла достигнуть самостоятельности, независимости и отстоять свою национальность, а также обеспечить свое положение между Францией и Россией». Тем же духом веет и в воззвании короля «К моему народу» от 17 марта, в котором ничто не забыто, ничто не украшено и не преувеличено и впервые просто, но красноречиво указывается на общность, почти на тождественность интересов Пруссии и Германии. Воззвание обращается к «бранденбургцам, пруссакам, силезцам, померанцам, литовцам»: король напоминает им о великих моментах прусской истории, о великом курфюрсте, о Фридрихе Великом, подводит крупные итоги пережитого прошлого, указывает на богатые плоды, которыми увенчались труды предшествующих поколений — в свободе совести, в славе, в независимости, в торговле, в промыслах, в науке. «Теперь нам предстоит последняя решительная борьба»… «и нет иного исхода, как почетный мир или гибель со славой»… «а потому мы должны с уверенностью положиться на то, что Бог и наша твердая решимость доставят нам победу в борьбе за правое дело». И не только коренные, прирожденные германцы говорили языком подобного одушевления и выспреннего строя: русский полководец Витгенштейн обращался к вестфальцам и саксонцам со следующим энергичным воззванием: «Саксонцы! Германцы! Наши родословные древа, наши родовые списки заканчиваются 1812 годом! Деяния наших предков уничтожены унижением, в котором мы видим их внуков. Только общее восстание Германии может вновь вывести и призвать к действию благородные роды, может возвратить блеск тем, которые некогда гордились своим благородством»…