Владимир Муравьев - Московские легенды. По заветной дороге российской истории

Когда же страсти улеглись, царь решил, что наступило удобное время для примирения с народом, и после одного из богослужений обратился к народу с речью с Лобного места на Красной площади. Этот эпизод описал Адам Олеарий.

— Очень я жалел, — сказал царь Алексей Михайлович, — когда узнал о бесчинствах Плещеева и Траханиотова, творимых моим именем, но против моей воли. На их места теперь определены люди честные и приятные народу, которые будут чинить расправу без посулов (то есть взяток. — В. М. ) и всем одинаково, за чем я сам буду строго смотреть.

Затем царь пообещал отменить налог на соль и дать другие послабления, народ отвечал на это возгласами благодарности и ликования. После этого царь продолжал:

— Я обещал вам выдать Морозова, но не могу этого сделать, ибо он меня воспитал и вырастил (все знали, что Морозов был его «дядькой»), поэтому он мне как второй отец, к тому же он муж сестры царицыной, и выдать его на смерть будет мне очень тяжко. — Тут из глаз царя покатились слезы.

Народ был растроган, послышались выкрики, слившиеся в единую здравицу:

— Да здравствует государь на многие лета! Да будет воля Божия и государева!

Соляным бунтом народ добился отмены некоторых поборов, отстранения от должности ряда воров-администраторов, в результате его был созван Земский собор и составлен новый свод законов — «Уложение 1649 года».

Но мало-помалу обещания и уступки отменялись. Месяц спустя в Москву вернулся Морозов, а год спустя начался розыск по событиям восстания в июне 1648 года, а где розыск, там пытки, наветы, месть, казни…

Но главное, чем остались памятны в истории разыгравшиеся у стен Сретенского монастыря события 1 и 2 июня 1648 года, это тем, что тогда была впервые сформулирована в документе и публично провозглашена основополагающая идея русской народной общественно-политической государственной системы: всеобщая выборность власти, в том числе и царя. В новой истории России были попытки создания народовластия, но каждый раз исполнительная власть разными способами — прямым запрещением, подменой, провокацией, клеветой и дискредитацией — сводила эти попытки на нет. До сих пор эта идея остается неосуществленной, но живой и актуальной.

В 1812 году на несколько месяцев собор Сретенского монастыря становится фактически главным — кафедральным — храмом Москвы и тем самым России.

Перед вступлением армии Наполеона в Москву игумен монастыря Феофилакт часть монастырских ценностей и казну вывез в Суздаль, другая часть, в том числе серебряный ковчег с мощами Марии Египетской, была спрятана в обители, в которой оставались семь человек братии, в основном престарелых иеромонахов.

Заняв монастырь, французы ограбили церкви, содрали серебряные оклады с икон, забрали чаши, ризы, монахов били, допытываясь, где спрятаны сокровища, но те не выдали тайников. Французы заняли монастырь под жилье, в храмах устроили госпиталь. Единственно не привлекла их внимания скромная церковь Николая Чудотворца, в ней продолжались службы.

Современник рассказывает, что старик священник Сретенского монастыря во всех молитвах упоминал имя царя Александра I. Об этом донесли Наполеону, и он приказал исключить из молитв имя царя, а включить его, то есть Наполеона. Священник сказал посланцу: «Донесите своему государю, что я и под рукою палача буду молиться за императора Александра». Это геройство, замечает современник, неприятели уважили и оставили священника в покое.

В пожар 1812 года, как было сказано ранее, Большая Лубянка не горела. «Весь Сретенский монастырь по власти Божией от пожара уцелел, — доносил игумен Феофилакт начальству, — и вреда ему по строению, кроме стекол, не произошло» В то же время большинство московских приходских храмов, все кремлевские, включая Успенский собор, серьезно пострадали.

Две недели спустя после ухода Наполеона вернулся в Москву архиепископ Августин с главными московскими святынями — Владимирской и Иверской иконами Божией Матери. Он остановился в Сретенском монастыре. 12 декабря от Сретенского монастыря по кольцу Белого города прошел крестный ход с иконой Владимирской Божией Матери: так происходило освящение столицы после пребывания в ней врага. По возвращении у монастыря состоялось торжество: главнокомандующий Москвы граф Ростопчин прочел полученные им донесения о новых победах русской армии, прогремел салют из установленных у стен монастыря трофейных французских орудий.

Владимирская икона Божией Матери находилась в Сретенском монастыре до апреля 1813 года, затем ее перенесли в восстановленный и отремонтированный Успенский собор. С этого события в послепожарной Москве церковная жизнь возобновилась во всей полноте.

Следующее столетие — с конца 1810-х годов и до революции 1917 года — в истории Сретенского монастыря было спокойное. День за днем текла обычная монашеская жизнь, службы в его храмах посещались и москвичами, и иногородними паломниками.

По указу Екатерины II о «Духовных штатах» Сретенский монастырь был определен как необщежительный и заштатный. Это значило, что он не получал государственного содержания, монахи пользовались от монастырского дохода только общей трапезой, остальное же — одежду, бытовые хозяйственные предметы — должны были приобретать на собственные средства от служения треб и «трудоделания».

В начале XX века монастырская братия состояла из архимандрита, шести иеромонахов, четырех иеродиаконов, четырнадцати послушников — всего двадцать пять человек.

Однако монастырь постоянно занимался строительством: ремонтировались старые постройки, возводились новые. На улице, у Святых ворот, встала часовенка, были построены помещения для церковно-приходской школы и гостиницы, хозяйственные службы — сараи, конюшня, каретник. Незадолго до революции началось строительство на монастырской территории доходного дома, в котором предполагалось сдавать помещения торговым конторам, но строительство его (ныне дом № 21 по Большой Лубянке) было завершено после закрытия монастыря, уже в советское время.

23 января 1918 года Совет Народных Комиссаров издал декрет «Об отделении церкви от государства и школы от церкви». Этот акт законодательно закрепил политику новой революционной власти в отношении всех церковных учреждений и религии вообще, которые в конечном итоге должны были быть полностью упразднены и уничтожены. По этому декрету церковь лишалась в какой бы то ни было форме государственной поддержки, ей запрещалось любое участие в политической жизни, закрывались церковные учреждения: учебные заведения, монастыри, а все церковное имущество — земля, постройки, предметы культа — изымалось из владения церкви и объявлялись «народным достоянием». Верующим гражданам было оставлено право образовывать и регистрировать общины, которые должны существовать исключительно на их личные средства; естественно, общины облагались налогами. На практике все это выливалось в бесконечные придирки, проволочки и отказы в регистрации по той или иной причине. В 1918 году были запрещены крестные ходы по улицам города как нарушающие общественное спокойствие.