Владимир Муравьев - Московские легенды. По заветной дороге российской истории

На следующий день после того, как цитированное выше письмо В. И. Ленина было направлено в Политбюро и принято к исполнению, Политбюро выработало проект практических мер борьбы с церковью, в котором был пункт о разрушении церкви изнутри: «Одновременно с этим внести раскол в духовенство, проявляя в этом отношении решительную инициативу». Это означало государственную поддержку так называемой обновленческой церкви, то есть части церковников, выступающих за «реформирование» церкви. Практически реформы обновленцев являлись приспособленчеством. Обновленцы шли «навстречу пожеланиям трудящихся и властей», как они понимали эти пожелания: проводилось некоторое упрощение богослужения, что, как они утверждали, делало его более доступным для масс, переходили на новый стиль, а также, не забывая себя, решали сексуальные проблемы «обновленного» духовенства: епископы могли вступать в брак, священникам-вдовцам разрешалось снова жениться, снималось запрещение духовенству брать в жены разведенных и вдов и тому подобное.

В мае 1923 года обновленцы провели свой собор, на котором «лишили сана и монашества бывшего патриарха Тихона». Повсюду началось внедрение в храмы священников-обновленцев. Это было разрушение церкви изнутри, подмена ее, как писал патриарх Тихон, сектантством. Илларион ведет борьбу против обновленчества за сохранение канонической православной церкви.

В 1920-е годы широко проводились публичные антирелигиозные лекции и диспуты. Среди наиболее ярких московских ораторов того времени по церковным проблемам обычно называют наркома просвещения А. В. Луначарского и митрополита-обновленца А. И. Введенского. О них пишут многие мемуаристы. Но в советских мемуарах нельзя было прочесть об их оппонентах — деятелях канонической церкви, словно бы этих оппонентов и не было. Объясняется это тем, что большинство деятелей патриаршей церкви были репрессированы, расстреляны, и даже на простое упоминание их имен в печати был наложен строгий запрет. А они — противники и наркома, и митрополита-реформатора — были, выступали и часто одерживали в диспутах победу над тем и другим. Понемногу, по крупицам восстанавливается истинная картина тогдашних лет. Кое-что мы теперь можем узнать из мемуаров русской эмиграции, работ историков, устных преданий современников. Время стирает многие детали, но в самых кратких воспоминаниях об Илларионе те, кому посчастливилось слышать его выступления, говорят, что по ораторскому дару, яркости и убедительности речи он превосходил и Луначарского, и Введенского. К сожалению, обычно слышишь только общую оценку, и тем ценнее каждая конкретная деталь. Уже когда писалась эта глава, в разговоре с Ниной Михайловной Пашаевой, доктором исторических наук, замечательным знатоком московской истории, и в том числе церковной, я упомянул, что пишу об Илларионе, и пожаловался, что мало материалов, она сказала:

— Моя покойная мама слышала Иллариона и не раз рассказывала об этом.

— Нина Михайловна, очень прошу вас, напишите, что помните.

— Хорошо. Только это будет немного.

Несколько дней спустя я получил от нее листок. Написано действительно немного. Но какая живая картина, какой впечатляющий образ! Привожу написанное Н. М. Пашаевой целиком; уверен, что оно станет часто используемой цитатой:

«Моя мама, София Сергеевна Кононович (1900–1996), посмертный сборник стихов которой недавно вышел, в 20-е годы работала в библиотеке Политехнического музея. И как сотрудник присутствовала на мероприятиях в Большой аудитории. Она оказалась свидетелем диспута А. И. Введенского с митрополитом Илларионом Троицким. Она рассказывала, какое сильное впечатление произвел этот замечательный иерарх Церкви на всех присутствующих. Когда он вошел, высокий, красивый, строгий, зал встал. Выступление владыки Иллариона было ярким и убедительным. Одно высказывание маме запомнилось: „Все мы — Божьи овцы, но мы, — добавил он с расстановкой, — не… ба-ра-ны!“»

На рукописи Нина Михайловна сделала примечание, свидетельствующее о, как говорят теперь, эксклюзивности материала: «Записала впервые для В. Б. Муравьева. 2/VII–1999 г.».

Верующие в массе своей не поддержали обновленцев (в народе их называли «обнагленцами»), вскоре начали отходить от них и увлекшиеся было поначалу их идеями священники.

В 1922 году Сретенский монастырь был занят обновленцами, но в следующем году они вынуждены были уйти. Митрополит Илларион совершил новое освящение монастыря и всех храмов. В июне 1923 года патриарх Тихон возводит Иллариона в сан архиепископа, включает в состав Синода и назначает игуменом Сретенского монастыря.

Современный историк Церкви (в предисловии к сочинениям Иллариона издания 1999 года) отмечает: «Во многом благодаря деятельности епископа Иллариона началось массовое возвращение клира и мирян в „тихоновскую“ церковь. Храмы, захваченные обновленцами, стали пустеть». Так провалилась задуманная и поддержанная советской властью широкомасштабная провокация.

Вскоре последовало возмездие: Иллариона арестовали, и в декабре 1923 года он уже оказался в Соловецком лагере особого назначения со сроком заключения три года. Такой срок был обычной нормой для духовенства, поскольку сажали не за какую-то вину, а за принадлежность к духовному сословию, но было тут и демократическое равенство — архиепископ получал то же, что и послушник.

Илларион, работая в бригаде рыбаков и на других работах, оставался при этом тем, кем он был, — пастырем и духовником.

Выразительный портрет Иллариона на Соловках рисует в книге воспоминаний «Погружение во тьму» соловецкий узник — писатель Олег Васильевич Волков.

«Иногда Георгий уводил меня к епископу Иллариону, поселенному в Филипповской пустыни, верстах в трех от монастыря. Числился он там сторожем…

Преосвященный встречал нас радушно. В простоте его обращения были приятие людей и понимание жизни. Даже любовь к ней. Любовь аскета, почитавшего радости ее ниспосланными свыше.

Рака священномученика митрополита Иллариона в Сретенском монастыре. Фотография 1999 г.

Мы подошли к его руке, он благословил нас и тут же, как бы стирая всякую грань между архиепископом и мирянами, прихватил за плечи и повел к столу. Приветливый хозяин, принимавший приставших с дороги гостей. И был так непринужден, так славно шутил, что забывалось о его учености и исключительности, выдвинувших его на одно из первых мест среди тогдашних православных иерархов.

Мне были знакомы места под Серпуховым, откуда был родом владыка Илларион. Он загорелся, вспоминал юность. Потом неизбежно переходил от судеб своего прежнего прихода к суждениям о церковных делах России.