Владимир Муравьев - Московские легенды. По заветной дороге российской истории

Но вполне вероятно, что для прекращения работы у автора были и другие причины. Самого же Брюсова как литератора очень занимала проблема незавершенных произведений, имеющихся в литературном наследии почти каждого писателя. Их природу и место в общем процессе творчества писателя он рассматривает в статье, посвященной неоконченным произведениям А. С. Пушкина. «Нет сомнения, — пишет он, — что каждое из этих неосуществленных созданий Пушкина было им столь же любовно лелеяно, как и его другие, более счастливые замыслы. На основании сохранившихся „программ“ и „планов“ поэм и повестей Пушкина мы знаем, как подробно и основательно обдумывал он свои произведения, прежде чем приступал к их словесной обработке. Мы вправе заключить по аналогии, что и те повести, от которых дошли до нас лишь отрывочные страницы и разрозненные главы, самому Пушкину представлялись хотя бы и „сквозь магический кристалл“, но во вполне законченных формах. Там, где мы порою затрудняемся уловить даже основную идею рассказа, для Пушкина был целый мир, полный разнообразных событий и населенный толпою людей, которым лишь та или другая случайность не дала воплотиться в художественных образах». В этом рассуждении Брюсов, и это совершенно ясно, обращается и к собственной творческой практике.

Незавершенность произведения Брюсова вовсе не означала, что автор отказался от своего замысла вообще. Все его замыслы жили в нем, и поэт, наверное, сам не знал, когда потребует продолжения работы то или иное произведение. Тема рассказа «Таинственный посетитель» вернулась к Брюсову 14 мая 1918 года в Камергерском переулке, и не за письменным столом, а в литературном кафе «Десятая муза». В те годы владельцы кафе привлекали к себе публику выступлениями и турнирами поэтов. В свою очередь отсутствие возможности печататься поэты восполняли устными выступлениями в этих кафе. Это время даже называли «кафейным периодом русской поэзии». Большим успехом тогда пользовались турниры экспромтов и импровизаций. Брюсов любил такие соревнования и относился к ним честно и серьезно. «Большинство поэтов, — вспоминает поэт и драматург А. М. Арго, — импровизировало, наметывая стихи на бумаге хоть набросками, хоть крайней зарифмовкой. И тогда действительно это нетрудное и даже приятное профессиональное упражнение. Но не таков был Валерий Брюсов, он гнушался шпаргалкой. Импровизация шла из головы. И причем надо еще учесть, что в своих импровизациях он избирал не обычные, примелькавшиеся формы четверостиший, а применял сложные формы стихотворения — сонеты, терцины, октавы. Да, это был труд! Вдохновенный труд!»

Темой импровизации соревнующимся поэтам в кафе «Десятая муза» было предложено латинское выражение «Memento mori» («Помни о смерти») — приветствие монахов одного средневекового католического монашеского ордена. Оно постоянно напоминало братьям о том, что каковы бы ни были их успехи и радости, не следует ими обольщаться, ибо всё равно каждого ожидает один и тот же конец. Для стихотворения «Memento mori» Брюсов избрал форму сонета.

Посетителями кафе сонет Брюсова был воспринят как самостоятельное произведение. Потому что рассказ «Таинственный посетитель» при жизни поэта не публиковался и не был никому известен. Но после прочтения «Таинственного посетителя» его связь с сонетом «Memento mori» представляется несомненной: это и есть финал прерванного рассказа.

В первые послереволюционные годы Сретенка в своем внешнем виде не претерпела больших изменений. Если на Никольской большинство торговых помещений были заняты советскими учреждениями, то Сретенка как была, так и осталась торговой улицей. Она сохранила все торговые помещения как торговые, а водворившихся на ней учреждений было удивительно мало, меньше десятка. В то же время Сретенка не пережила, как это случилось с другими центральными улицами, например, с Арбатом, революционные изменения в составе населения, поскольку на ней и в ее переулках практически не было среди обитателей крупной аристократии и буржуазии.

В путеводителе 1884 года про Сретенку сказано, что «обитает здесь в особенности зажиточное мещанства». Тогда это «мещанство» состояло по большей части из торговцев средней руки; владельцев магазинов, мастерских, ателье. Но уже тогда именно эта среда стала той частью общества, из которой наиболее активно пополнялись ряды служилой интеллигенции — учителей, врачей, юристов, инженеров, чиновников — и свободной, творческой — художников, литераторов, артистов. В начале XX века интеллигенция среди жителей Сретенки составляла значительную долю и с годами обнаружила тенденцию к росту.

После революции отдельные квартиры солидных доходных домов были превращены в коммунальные, но при этом их жители старались сохранить привычный образ жизни. Жительница одной из сретенских коммуналок журналистка М. Кваснецкая вспоминает о своей квартире и ее жильцах: «В годы моего детства старожилами были почти все. Многие помнили хозяев этого дома…» Было в то время такое явление — «самоуплотнение». Это значило, что житель квартиры мог сам добровольно отдать кому-либо часть своей жилплощади, и москвичи этим пользовались, подбирая подселенцев среди людей своего круга, чтобы жить хоть в тесноте, да не в обиде.

В 1920-е — 1970-е годы Сретенка пользовалась устойчивой репутацией одного из культурных центров Москвы. На улице и в ее переулках возникали театральные студии, художники снимали мастерские, успешно торговали книжные магазины, работали кинематографы, была основана замечательная художественная школа.

Что касается литературы, то в 1920–1925 годах на Сретенском бульваре в доме № 6, известном многокорпусном доме страхового общества «Россия», располагался, наряду с другими учреждениями, Наркомпрос, которым тогда руководил А. В. Луначарский. В составе Наркомпроса имелся Литературный отдел, или, как его чаще называли аббревиатурой, Лито. Ему предназначалась роль организатора литературного процесса в советской России, но с этим отдел не справился и был расформирован. На Сретенке не было ни издательств, ни журнальных редакций, лишь в 1930-е годы при Союзе безбожников (Сретенка, 10) выходила газета «Безбожник». Однако литература, поэзия необходимо присутствовали на Сретенке в ее общей культурной ауре как в 1920-е годы, так и позже. Насыщенность литературной атмосферы Москвы первых послевоенных лет Анна Ахматова отметила удивительными стихотворными строками: