Анатолий Абрашкин - Русский Дьявол

На протяжении всей поэмы Голядкин совершает, казалось бы, беспорядочные и суетливые перебежки с места на место. Но сюжетная линия, которой придерживался Достоевский, имеет внутреннюю логику. Думается, эту скрытую и, бесспорно, очень оригинальную сторону своего произведения и подразумевал писатель, когда заявлял брату, что «Двойник» понравится ему больше «Мертвых душ». Подобно Гоголю, Достоевский в этом своем произведении в значительной степени опирался на мифологическую традицию, сказочный эпос. Это одна из тайн творчества Федора Михайловича, и мы еще поговорим о ней.

Многим, наверное, случалось встретить на своем жизненном пути человека, который очаровывал с первого взгляда и каждому слову которого вы начинали верить безоговорочно. Постепенно он превращался в вашего духовного наставника, наполнял вашу жизнь смыслом, давал ей содержательное направление. Вы готовы были бескорыстно служить ему, ибо его устами, как казалось вам, говорила высшая правда жизни.

Если же вам не случалось пережить подобное, то не поленитесь заглянуть в роман «Бесы» и познакомиться с Николаем Всеволодовичем Ставрогиным. Все, кто к нему приближается, испытывают его необычайное, нечеловеческое обаяние. Все женщины от него без ума, они влюбляются без памяти и готовы ради своего возлюбленного на все. Но не меньшее тяготение испытывают к нему и мужчины. «Вспомните, как много значили вы в моей жизни», — в один голос говорят ему и Кириллов, и Шатов, и Петр Верховенский, и даже Лебядкин. Ставрогин — человек сверхчеловеческой силы. Свободный от христианской кротости князя Мышкина, он сумел снести удар по лицу. Ему Верховенский хотел вручить знамя Стеньки Разина, знамя грядущего бунта, а Шатов хотел вручить ему знамя «народа-богоносца», знамя православия, и сделать его действительным Иваном-царевичем. Они были проницательны, умели выбирать людей и искали героя для своих целей: один для целей разрушения, другой для целей созидания. И странно — оба сошлись на Ставрогине. Так несоразмерно ни с чем велик масштаб его личности.

Не скрывает симпатий к своему герою и сам Достоевский. Бердяев в статье «Ставрогин» пишет: «Поражает отношение самого Достоевского к Николаю Всеволодовичу Ставрогину. Он романтически влюблен в своего героя, пленен и обольщен им. Никогда ни в кого он не был так влюблен, никого не рисовал так романтично. Николай Ставрогин — слабость, прельщение, грех Достоевского». Мысль о русском народе-богоносце — одна из заветных у Достоевского, и именно Ставрогин внушает ее Шатову в романе. Ставрогину же писатель присваивает и свои, очень личные, слова, сказанные им в первый раз, в письме к жене декабриста Фонвизина, в марте 1854 года, когда только что закончилась каторга: «Если бы кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы остаться со Христом, нежели с истиной». Только Ставрогину он отдал эту мысль свою и способность делать из нее все дальнейшие выводы о русском народе, «грядущем обновить и спасти мир и спасти мир именем нового Бога и кому единому даны ключи жизни и нового слова»… И свое мнение о Риме, который уже давно отвернулся от Христа, «провозгласил Христа, поддавшегося на третье дьяволово искушение», «провозгласил антихриста и тем погубил весь западный мир», тоже передал.

Достоевский представляет нам Ставрогина как оригинального мыслителя. Он определенно указывает на его высокое призвание; недаром Ставрогин — носитель крестного имени (греческое «ставрос» — крест), но этот красавец-мужчина не будет проповедовать православие в его лакированной упаковке. Боле того, он должен пройти через мрак атеизма и темень сатанизма. Его путь лежит к каким-то новым, таинственным маякам, отделенным от нас бездной зла. Так, по крайней мере, кажется, когда читаешь «Бесов». И имя «Иван-царевич», данное Ставрогину, символически провозвещает, что он, подобно сказочному богатырю, стоит у развилки трех дорог, и путь, который он выберет, станет судьбой России.

Поначалу «Бесы» задумывались как антинигилистический роман, как памфлет против революционеров («Нигилисты и западники требуют окончательной плети», — писал он Страхову 24 марта 1870 года), но потом Достоевский значительно расширил свою задачу, для чего ввел в качестве главного героя Ставрогина. Образ этот был навеян его старыми замыслами написать романы «Атеизм» и «Житие великого грешника». В связи со значительностью тем, обозначенных такими заглавиями, задача писателя приобретала совершенно грандиозный характер. Образ великого грешника должен был гармонично соединиться с темой революционных исканий, их разрушительных последствий и будущего переустройства России. Как известно, прообразом памфлетного слоя романа было имевшее место 21 ноября 1869 года убийство группой Нечаева одного из членов своей подпольной организации. Убитым оказался слушатель Петровской земледельческой академии, по имени Иван Иванович Иванов. Иван, сын Ивана, из рода Ивановых! Что-то жутко символическое навевает эта информация. Человек, выступавший хранителем родового имени русского народа. Возникает вообще подозрение, а так ли случайно была выбрана фигура для революционного жертвоприношения? А не мыслился ли убийцами Иван Иванович Иванов символом России, которую следовало умыть кровью?

Читая показания на судебном процессе одного из участников убийства, Николаева, нельзя не содрогнуться от ужаса. Пять человек, именовавших себя членами «Народной расправы», напали на одного, совершенно ни в чем не виновного товарища: «Кузнецов схватил Иванова и повалил его у входа в грот. Тогда Нечаев, я и Успенский бросились на Иванова. Нечаев сел на грудь Иванова и стал его душить. Кузнецов сидел на ногах, а я и Успенский стояли около него и ничего не делали. В это время Иванов несколько раз крикнул и сказал: «За что вы меня бьете, что я сделал?» Немного погодя он уже не кричал, но еще шевелился. Тогда Нечаев взял у меня револьвер и прострелил им голову Иванова…» К этому стоит добавить, что у убитого был прошиблен лоб, «как должно думать, острым орудием», и что примерно так же гэпэушники от Троцкого убивали Сергея Есенина. Разве только что в поэта не произвели контрольного выстрела, а наскоро привязали к трубе, неумело инсценировав самоповешение. Между этими преступлениями прошло более полувека, но суть одна — в лице лучших ее представителей революционные изверги ритуально казнили Россию.

Достоевский прекрасно чувствовал мистическую сторону произошедшего. В феврале 1873 года, сразу после того, как «Бесы» вышли отдельным изданием, в письме А. А. Романову, наследнику престола, будущему императору Александру III, Достоевский так арестовывал свой труд: «Это — почти исторический этюд, которым я желал объяснить возможность в нашем странном обществе таких чудовищных явлений, как нечаевское преступление. Взгляд мой состоит в том, что эти явления не случайность, не единичность, а потому в романе моем нет ни списанных событий, ни списанных лиц…» Казнь Ивана, помнящего родство, послужила толчком к написанию книги, задала направление размышлений и расставила сюжетные вехи. Но вместе с тем она подтолкнула писателя к размышлениям о том, какой Иван встанет во главе той темной стихии, которая в будущем захлестнет всю Россию. «Бесы», таким образом, — это роман-предчувствие, в котором автор пытается воссоздать образ будущего вождя революции, Ивана-царевича русского бунта. Это, как нам кажется, главный вопрос, который пытался разрешить Достоевский в своем сочинении. Он-то, собственно говоря, и сделал роман безумно интересным и философским, привнес в художественный текст загадочность, над которой с разной долей успеха размышляли литературоведы и философы. Бердяев даже назвал Ставрогина одним «из самых загадочных образов не только Достоевского, но и всей мировой литературы». И был, безусловно, прав. Ставрогин, пожалуй, интереснее и привлекательнее Печорина, а это что-то да значит!