Евгений Кубякин - Криминал как основа происхождения Русского государства и три фальсификации тысячелетия

«Он был женат, но вел жизнь совершенно непотребную, насильничая и не имея никаких моральных принципов. Он был хитер, коварен, подозрителен, развратен, лицемерен. В отличие от Ярополка Владимир умел ловчить, не гнушался подкупом и предательством. И самое важное: князь был невероятно мстителен и завистлив».

«Пропустить такого кадра» Византия просто не могла. Скорее Владимира заранее готовили к проведению крещения Руси.

Побег Владимира из Новгорода, вряд ли побег. Это спланированная поездка за наемными войсками. А победа над Ярополком — обычная липа. Летопись говорит о подлом убийстве Ярополка, но при этом пытается вину в убийстве свалить на самого же Ярополка.

Летопись убеждает нас, что Владимир в 985 году решительно направляется в поход на Болгарию:

«Слава Святослава не давала ему покоя. Так что, включив в свое воинство торков, он пошел в 985 году на болгар, но, очевидно, не так уж удачно, потому что пришлось ему срочно возвращаться в Киев. Летопись объясняет такие движения князя тем, что будто бы дядя ему сообщил, что пленники все обуты в сапоги, так что дани от них ждать нечего, лучше поискать лапотников».

Пошел на войну. Тем не менее не воевал. Вернулся. Летописцы это объясняют, вдумайтесь, сапогами и лаптями. А историки с учеными степенями на полном серьезе обсуждают вышеупомянутые лапти. Это не детский сон. Это наяву, читатель!

Нам представляется совсем простая штука. Князь поехал в Болгарию не на войну, а на переговоры. Болгария — византийская вотчина, поэтому необязательно ехать в саму Византию, чтобы встретиться с доверенными лицами. А охрана, естественно, всегда сопровождает князя и запросто сойдет за войско. Вот подлое предательство и превратилось в героический поход.

Византийская версия «крещения Владимира» во многом не совпадает с русскими хронистами. Отсутствуют всякие изыскания различных религий и рассылка доверенных людей по государствам. Владимир после непонятного похода на Болгарию теперь идет войной на Византию. Про крещение у него «и в мыслях нет». Якобы долго осаждает греческий город Корсунь, но ничего не может сделать. В городе имеются большие продовольственные припасы и вода, поэтому осада может длиться долго. Вдруг «некий муж корсунянин, именем Анастас, пустил стрелу, написав на ней: «Перекопай и перейми воду, идет она по трубам из колодцев, которые за тобою с востока». И наступил, очевидно, самый решающий момент в жизни Владимира, потому что он воскликнул: «Если это правда — то крещусь!» Хотя достаточно было пойти и посмотреть.

Вот так! Все разглагольствования о «трудных поисках веры» — коту под хвост. Зря, выходит, Гумилев и компания умильно растирали сопли по щекам, описывая «веро-озабоченность» и дум высокие стремленья.

Дальше Владимир перекрыл воду, Корсунь сдалась. А Владимир тут же в Корсуни покрестился. Собственно из-за известия о водопроводных трубах (не путать с канализацией).

На наш взгляд, версия топорная, а мотив крещения — нелепый. Главное, по этой версии, совершенно отсутствует мотив крещения Руси. Ну покрестился сам, что с того?

После крещения Владимира происходит его свадьба с Анной, сестрой византийских императоров. Тут уж заинтересованность византийской стороны никак не скроешь. Императоры свою сестру пятой женой Владимиру всучили, лишь бы иметь на Русь побольше влияния (представляем, как принцесса верещала и брыкалась). А Владимиру иметь женой настоящую царевну ох как хотелось. Он ведь всю жизнь мучился от своего незаконного зачатия. А теперь его наследник будет настоящих царских кровей.

Думается, царевну Владимир выторговал, сверх всяких прошлых договоренностей.

Ярко и, как ему кажется, убедительно описывает Гумилев причины перехода киевлян в христианскую веру:

«Как всякие уважающие боги, славянские тоже требовали почитания, но не человеческих жертв. Ненависть киевлян к культу и поклонникам Перуна обострилась. Случаи человеческих жертв только подталкивали многих к крещению — ведь никому не хотелось быть принесенным в жертву, а это угрожало каждому. Жрецы, выбрав жертву, убивали ее, оставшиеся же в живых должны были ликовать».

Теперь любому становится понятно, чего это киевляне хотели побыстрее окреститься. Конечно, представьте, твою жену или сына убивают у тебя на глазах, а ты еще должен при этом веселиться. Тут хоть христианскую, хоть сатанинскую веру примешь, лишь бы поскорее. Теперь ни у кого сомнения нет: Русь крестилась в первый же день, бегом и натощак. Почему понятно любому? Потому что это естественная реакция самозащиты. Главное — умело подтасовать факты, и человек сам придет к выводу, который от него требуется.

Гумилев применяет «идеологический прием» времен Советского Союза. Такими приемами историки постоянно сопровождали выпуск каждого пособия или учебника того времени. Например, у нас в третьем классе в учебнике сопоставлялись два рисунка: на одном крестьянин шел с плугом за лошадью, а на другом крестьянин пахал на тракторе. И назывались эти рисунки: раньше и теперь. Тогда история делилась на два этапа: до революции и после революции. Соответственно, рисунки надо было понимать так: до революции крестьяне жили плохо и бедно, потому что пахали на лошадях, а теперь живут хорошо и богато, потому что пашут на тракторах. А за все надо благодарить Октябрьскую революцию. Если бы ее не было, то до сих пор пахали бы на лошадях. Конечно, некоторым бы хотелось задать вопрос, мол, в Америке или Англии революции не было, так там что, до сих пор на лошадях пашут? Если же на тракторах, то, выходит, революция здесь не при чем? Революция, получается, и не нужна была? А учебник это как раз подтверждает.

Но составители учебника точно знали, что такой вопрос никто не задаст. Задать такой вопрос — означало усомниться в исторической справедливости партийного курса, т. е. проявить несознательность. А несознательный, значит, глупый, не понимающий советской политики. Над несознательными положено было смеяться. Причем смеяться должны были все присутствующие. Уклонение от смеха приравнивалось к пособничеству несознательным. С одной стороны, смеяться над глупым приятно, потому как автоматически превращаешься в умного, и все вокруг видят, что ты умный. Но с другой стороны, чувство собственной гадливости неприятно хватает за нутро. Смеяться приходилось над действительно умными и смелыми людьми, а иногда даже над своим лучшим другом. Но смеяться являлось обязанностью, от которой никто не освобождался.

Иногда случались казусы. Если подобный вопрос задавал мальчик, который был сильнее всех физически, то остальные мальчики побаивались начинать смеяться. Начнешь смеяться, а он тебе несознательно заедет в ухо, какой уж тут смех? Тогда на помощь приходили девочки. Их бить не полагалось, поэтому им смеяться было не страшно. К тому же для них это отчасти являлось средством мести за прошлые обиды и разбитые девичьи сердца.