Виктория Уколова - Поздний Рим: пять портретов

Некогда Рим усвоил греческую теогонию. Единая стихия, из которой возникали греко-римские боги, дробилась ими же. Радостноносные олимпийцы таят в себе предузнание собственной гибели. Один и тот же бог предстает в разных обличьях, с разными функциями, дает начало новому, отпочковавшемуся от него божеству, которое подчас способствует забвению своего родителя. Каждый бог стремится расширить поле своей власти, но это приводит к тому, что боги начинают соперничать не только на Олимпе, но и в сознании людей, им поклонявшихся.

Римляне с их тягой к регламентации стремились каждому моменту жизни человека найти своего покровителя. Так два десятка богов и богинь охраняли ребенка только в момент его рождения. Боги Рима — абстракции права и морали, эманации сил не столько природных, сколько общественных. Однако слившаяся с греческой римская мифология не ограничилась этим синтезом. Рим принял в свое лоно богов тех народов, которые входили в империю. Место рядом с Юпитером, даже потеснив его, заняли египетские Осирис и Изида, персидский Митра, бесчисленные боги Востока. Культы и мистерии предстают в поразительном смешении. Не случайно Лукиан еще во II в. вопрошал: откуда появились у римлян эти Апис, Корибант, Сабасий? Кто этот мидиец Митра, в персидском одеянии и с тиарой на голове, ведь он не знает ни слова по-гречески и не понимает даже когда римлянин с ним здоровается. Лукиана особенно возмущали египетские боги, предстающие с собачьей головой или в виде пестрого быка из Мемфиса. А ведь римляне воздают им божеские почести, у этих богов есть свои оракулы и жрецы. Лукиан считает постыдным даже говорить об ибисах, обезьянах, козлах и тысячах других смехотворных богов, которыми египтяне наводнили небо, а не только поклоняться им.

Когда жизненное начало греко-римского политеизма изжило себя, философы попытались рациональным путем создать религию. По существу, язычество «последних римлян» Претекстата, Симмаха или Макробия приближается к своеобразному монотеизму. Не зря ведь Юлиан, возрождая язычество, все же выделил как главный культ поклонение высшему единому богу — вечному Солнцу, которое очень мало напоминало антропоморфного Гелиоса времени греческих полисов. И языческая философия последних веков Рима упорно ищет единого бога. Язычество в лице последних своих философов-неоплатоников Плотина, Порфирия, Ямвлиха, Прокла делает последнее усилие: в соединении рационализма и мистики стремится дать величайший синтез античного миросозерцания. Устремившись к бесконечному, которое есть все и есть ничто, античная мысль все же оперлась на свое давнее оружие — диалектику и абстрактные логические построения. Юлиан, который хотел явить народу обновленное и усиленное язычество, на самом деле предложил недоступную ему философию, которая была понятна лишь узкому кругу избранных и уже в силу этого не могла быть связующим духовным звеном общества.

Отвлеченная мысль, силящаяся выразить в логических формах или мистических озарениях сверхчувственное, пришла к отрицанию того, что составляло жизненную силу эллинско-римского политеизма, — возможности воплощения святынь в чувственных формах, непосредственного общения с богами. Античные боги на земле умирали, превращаясь в надмирные, эфемерные начала. Зевс, Афродита, Дионис становились символами, за которыми скрывались отвлеченные философские схемы. Тем самым язычество, достигнув своего высшего синтеза, отрицало самое себя. Однако в рациональных поисках Единого позднеантичная мысль не могла найти удовлетворения. Логические антитезы приводили к новым неразрешимым проблемам. И если вначале неоплатонизм но существу отверг мир и чувственные формы, то затем был вынужден отказаться от разума в пользу экстаза, причем экстаза, доступного лишь единицам, достойным слияния с божеством. Из общенародной веры язычество превратилось в элитарную религию, на смену которой неизбежно должна была прийти иная идеология, доступная всем, способная на каком-то этапе удовлетворить, хотя бы и иллюзорно, чаяния большинства. Такой религией стало христианство, уже давно накапливавшее силу в недрах античного общества.

Римский политеизм в ходе своего развития оказался тесно связанным с традицией государственности. Культ Рима и культ императора были не только религиозными, но и политическими стабилизаторами державы, объединяли разноязыкие народы империи. Не в силах преодолеть эти культы, христианство трансформировало и вобрало их в себя: на Западе они питали концепцию теократии с ее идеей господства Рима над миром и духовной власти над светской, а на Востоке — представления о слиянии церковной власти и власти императора как непреложном условии праведности и консолидации государства и общества. Христиане переняли у язычества и то, что составляло «тайну тайн» его огромного психологического воздействия на массы — принцип чувственного воплощения идеального, божественного. На VII Вселенском соборе обсуждалась связь иконопочитания с таинством боговоплощения. Однако усвоив этот античный принцип, христианство искало иные пути его осуществления, иные формы прекрасного, нашедшие совершенное выражение в зрелых формах христианского искусства.

Натиск христианства застал язычество отнюдь не монолитным. У основной массы его сторонников истинную убежденность подменяла скорее приверженность традиции, привычка к внешней обрядовости без углубления в существо древней религии. Ментальность масс уже давно сжилась с мифом, сохраняя присущую социальной психологии консервативность. Язычество охлоса было скорее сродни равнодушию, чем вере, поэтому вступившее в союз с государством христианство, которое обрело, кроме идейных форм воздействия, и методы социального принуждения, могло без особых трудностей привлекать в свои ряды многих язычников, нестойких в своих убеждениях.

Язычество образованных слоев было несколько другого рода. Его «теоретической» основой служил не столько миф, сколько философия, что обусловливало рационалистический характер миропонимания. Неоплатонизм как итог и высшее интеллектуальное достижение язычества имел своей целью поиск истинного знания, и в этом он, в сущности, противостоял богооткровенной доктрине христианства. В поисках выхода из тупика устремившись к созданию монотеизма, язычество римской «интеллигенции» приняло отвлеченные, абсолютные формы, ибо для нее было совершенно неприемлемо представление о нераздельной слиянности бога и человека в одном лице, как это утверждало христианство. На это, в частности, указал император Юлиан в своей полемике против христиан.

Философско-теологическое, мировоззренческое неприятие христианства сливалось в образованных слоях римлян с его политическим отторжением. Столкнулись не только два видения мира, две религии, но и две политические доктрины, и это столкновение в конечном итоге привело к гибели одной из противоборствующих сторон.