Юрий Фельштинский - Лев Троцкий. Оппозиционер. 1923-1929

Вначале болезнь Нины, протекавшая нелегко, не считалась опасной. Первой о болезни сестры 20 февраля отцу сообщила Зина: «Врачи подозревают, что имеется туберкулезный процесс» [822]. 20 марта 1928 г. Нина писала отцу вполне оптимистично, что пятую неделю находится в постели, вторую — в больнице, но готова «броситься в погоню» за книгами, нужными отцу. Хотя температура держалась высокая — около 38°, — она надеялась скоро «выйти на свободу» [823]. Состояние ее здоровья с каждым днем ухудшалось. Тем не менее она сбежала из больницы, чтобы ухаживать за детьми. Тяжелейшая болезнь легких вступила в критическую стадию, и, несмотря на помощь хороших медиков, в том числе кремлевского доктора Гетье, не забывавшего о Троцких и в ссылке [824], в течение нескольких недель последовал фатальный исход. До открытия пенициллина оставались еще годы, и во многих случаях медицина оказывалась бессильной перед туберкулезом.

16 июня в Алма-Ату пришла телеграмма от Раковского из Астрахани: «Вчера получил твое письмо о тяжелой болезни Нины… Сегодня из газет узнал, что Нина окончила свой короткий революционный жизненный путь. Целиком с тобой, дорогой друг, и очень тяжело, что непреодолимое расстояние разделяет нас. Обнимаю много раз и крепко. Христиан » [825]. А через две недели Троцкий получил письмо Раковского, отправленное тогда же. «Мне страшно больно за Ниночку, за тебя, за всех нас, — говорилось в нем. — Ты давно несешь тяжелый крест революционера-марксиста, но теперь впервые испытываешь беспредельное горе отца. От всей души с тобой, скорблю, что так далеко от тебя» [826]. Коммунистическая догматика настолько глубоко проникла в сознание Раковского, что даже частное соболезнование по поводу смерти близкого человека не обходилось без революционной терминологии.

На XV съезде по докладу Молотова была принята резолюция о работе в деревне, которая намечала интенсификацию мер по созданию колхозов и усиление мероприятий по ограничению кулачества, но отнюдь не предусматривала его ликвидации и «сплошной коллективизации». Прошло, однако, лишь две недели, и в связи с «неудовлетворительным ходом хлебозаготовок» Сталин отправился в Сибирь, где он находился с 15 января по 6 февраля 1928 г. Генсек выступал на собраниях партийных активов Новосибирской, Барнаульской, Бийской, Рубцовской и Омской окружных организаций. Эти выступления коренным образом отличались от его же доклада на недавнем съезде. Сталин фактически провозглашал новый курс: на проведение сплошной коллективизации сельского хозяйства. От местных властей Сталин требовал чрезвычайных мер против кулаков, обыска амбаров, блокировки дорог, чтобы не дать возможности кулакам вывозить свое зерно на свободную продажу, конфискации у них хлеба, продажи 25 % конфискованной сельхозпродукции малоимущим крестьянам по низкой цене. Иными словами, Сталин возвращался к системе, которую деревня уже хорошо усвоила, со всеми последствиями, в первые годы советской власти: военный коммунизм, продразверстка, комбеды. Теперь добавлялись еще и колхозы.

По требованию Сталина широкая трактовка была придана статье 107 Уголовного кодекса РСФСР 1926 г. и аналогичным статьям уголовных кодексов остальных советских республик. Эти статьи предусматривали суровые наказания — лишение свободы с полной или частичной конфискацией имущества — за спекуляцию, под которой понималась перепродажа товаров, купленных, как правило, в государственной торговой сети, за более высокую цену. В то же время в статье содержалась формула о «злостном повышении цен на товары путем скупки, сокрытия или невыпуска таковых». Понятно было, что под эту статью можно было подвести любого продавца товара, в первую очередь — все крестьянство. Советская власть стала рассматривать крестьян, отказывавшихся сдавать хлеб государству, как спекулянтов и применять к ним уголовное законодательство во всей строгости, вплоть до расстрела.

Вслед за этим указанная статья была распространена на городских нэпманов: проявления частного предпринимательства тоже стали рассматриваться как спекуляция. По требованию Сталина Западно-Сибирский крайком ВКП(б), а затем другие партийные органы приняли решения о расследовании дел по этой статье в течение 24 часов без участия защиты. Судам запрещалось выносить оправдательные или условные приговоры.

Одновременно со Сталиным в различные районы для контроля на местах за проведением новой советской политики в деревне выехали другие партийные деятели, хотя некоторые из них в ходе командировок стали осуждать применение «военно-коммунистических методов» заготовки хлеба (например, М. И. Фрумкин на Южном Урале и Угланов на Нижней Волге).

Январско-февральские поездки по стране положили начало столкновениям между блоком Сталина, с одной стороны, и блоком Бухарина — Рыкова — с другой. Последние пытались доказать, что хлебные затруднения вызваны экономическими, а не политическими предпосылками и меры по улучшению ситуации предлагали не карательные, а стимулирующие. С 6 по 11 апреля 1928 г. в Москве проходил объединенный пленум ЦК и ЦКК ВКП(б), который обсуждал вопросы о хлебозаготовках и Шахтинское дело, завершившееся судебным процессом в мае — июне 1928 г. в Шахтинском районе Донбасса по обвинению большой группы руководителей и специалистов угольной промышленности из ВСНХ, треста «Донуголь» и шахт во вредительстве и саботаже. Официально Шахтинское дело называлось «делом об экономической контрреволюции в Донбассе». Обвиняемым вменялась в вину не только «вредительская деятельность», но и создание подпольной организации, установление конспиративной связи с московскими вредителями и с зарубежными антисоветскими центрами [827].

Решения пленума были выдержаны в основном в духе умеренных установок Бухарина. Сам Бухарин, а также Рыков, заместитель наркома финансов Фрумкин и другие энергично выступили против применения чрезвычайных мер в деревне. Пленум потребовал исправления «перегибов», к которым были отнесены «все методы, которые, ударяя не только по кулаку, но и по середняку, фактически являются сползанием на рельсы продразверстки» [828]. В Политбюро зрел раскол, признаки которого наблюдались воочию. Вскоре после завершения пленума, решения которого были близки к «нэповским» установкам Бухарина (материалы пленума опубликованы в то время не были), в печати появились два принципиально отличавшихся описания итогов этого партийного форума: Сталина (в Москве) и Бухарина (в Ленинграде). Доклад Бухарина был выдержан в мягких, примирительных тонах [829]. Сталин же был бескомпромиссен и груб. Он произнес свои «исторические» слова о том, что «если критика содержит хотя бы 5 — 10 процентов правды, то и такую критику надо приветствовать». Это было открытое приглашение к клевете и будущему выявлению «врагов народа». О тех, кто рассчитывал на прекращение борьбы против кулачества, Сталин заявил, что «им не может быть места в нашей партии», что тот, кто думает понравиться «и богатым, и бедным, тот не марксист, а дурак». Было ясно, что этого грубого прозвища был удостоен именно Бухарин, вроде бы восторжествовавший на только что завершившемся пленуме. Сталин начал, кроме того, демагогически разглагольствовать о необходимости самокритики и критики, «невзирая на лица» [830], причем из круга критикуемых автоматически исключались генсек и те, кто в данный момент были к нему близки.