Юрий Фельштинский - Лев Троцкий. Оппозиционер. 1923-1929

Демонстрации на вокзалах в связи со ссылкой Радека и других оппозиционеров происходили в Москве, Харькове, Тифлисе и некоторых других городах. Численно они были незначительны. В целом население оставалось равнодушным к репрессиям в отношении возмутителей спокойствия в руководстве страны. И. Н. Смирнов говорил в те дни: «Через полгода коммунистов будут убивать в Москве, как в Северном Китае. Перебьют и нас в ссылке, если мы не разбежимся. Народ будет так же безмолвствовать, как он безмолвствует теперь» [744].

В целом депортация проводилась сравнительно корректно. Конвой был предупредителен и вежлив. Троцкий, по воспоминаниям Седовой, «был настроен бодро, почти весело. Положение определилось. Общая атмосфера стала спокойней» [745]. Правда, багаж был отправлен следующим поездом, то ли для ускорения процедуры высылки самого Троцкого, то ли для неторопливой проверки отправляемого багажа, и Троцкому сообщили, что он получит его в городе Пишпеке (только что переименованном в Фрунзе), который был конечным пунктом железнодорожного путешествия: далее предстояло двигаться автомобильным транспортом.

Троцкого угнетало не столько отсутствие багажа, сколько то, что он не имел книг и письменных принадлежностей, которые были заботливо сложены секретарями Сермуксом и Познанским, прекрасно знавшими его вкусы и привычки и сохранившими верность своему шефу. Перед отъездом Сергей раздобыл книгу известного ученого и путешественника П. П. Семенова-Тян-Шанского о Туркестанском крае [746]. Троцкие намеревались лучше ознакомиться со своим будущим местом жительства, о котором знали лишь весьма приблизительно. Однако и эта книга оказалась в багаже. «Мы сидели в вагоне налегке, точно переезжали из одной части города в другую. К вечеру вытянулись на скамьях, опираясь головами на подлокотники. У приоткрытых дверей купе дежурили часовые», — вспоминала Седова.

Хотя положение высылаемых было крайне неопределенным и они даже не были уверены, что местом назначения действительно является Алма-Ата, настроение Троцкого улучшилось. По всей видимости, сказались крайнее напряжение и до предела нервная обстановка недавнего прошлого, усталость, сменившаяся вынужденным бездельем. Разумеется, в значительной степени бодрость Троцкого была искусственной — это был способ поддержать в тяжелую минуту и жену, и старшего сына, и самого себя. С обыденной точки зрения путешествие проходило сравнительно комфортабельно. По мере продвижения на восток конвой становился еще более предупредительным. Сказывалось удаление от столиц, партийного и чекистского начальства, привычное уважительное и даже почтительное отношение к Троцкому как к организатору большевистских побед в революции и Гражданской войне. Свободнее чувствовали себя не только Троцкий с семьей, но и охранники, готовые теперь оказывать Троцкому житейские услуги. В их среду еще не проникли чувства подозрительности по отношению к коллегам по службе, доносов сослуживцев начальству, похоже, они не боялись (через несколько лет гэпэушники-энкавэдэшники будут себя вести уже иначе). В Самаре были закуплены смены белья, мыло, зубной порошок и другие вещи самой первой необходимости. Еду приносили из вагона-ресторана. Лев Давидович, обычно придерживавшийся строгой диеты, теперь ел все, что ему подавали. Купленным в Самаре бытовым вещам стали давать иронические имена: полотенце имени Менжинского, носки имени Ягоды…

Важную роль в деятельности Троцкого с этого времени стал играть его старший сын Лев Львович Седов. Активно участвовавший в деятельности оппозиции и до этого, он постепенно превращался в главного политического сотрудника и помощника отца. Не успев в Москве попрощаться толком даже с женой Анной Семеновной Рябухиной, он целиком и полностью отдался в ссылке политическим делам Троцкого. Его мать писала, несколько преувеличивая: «С этих пор он стал нашей единственной связью со внешним миром». Но во многом так действительно и было. С момента ссылки Троцкий в передвижениях и общениях был более связан и скован, чем его сын.

Перед отъездом Троцкий требовал, чтобы ему дали возможность взять с собой своих секретарей — Сермукса и Познанского. В этом ему отказали. Сталин по собственному опыту знал, что без секретариата работать куда сложнее, чем с секретарями. Облегчать Троцкому условия работы он не планировал. Тогда верные сотрудники решили ехать вместе с Троцким полулегально. Они купили билеты на поезд, отправлявшийся 16 января, в день запланированной высылки Троцкого, и уехали из Москвы на сутки раньше. Узнав в дороге, что высылка Троцкого отложена, они слезли на какой-то промежуточной станции и ждали следующих поездов, дождавшись поезда со своим шефом. Вот как вспоминал встречу с Сермуксом и Познанским на станции Арысь, недалеко от Чимкента, где поезд остановился на длительное время, Л. Седов: «Утром направляюсь на станцию, авось найду товарищей, о судьбе которых мы всю дорогу много говорим и беспокоимся. И действительно: оба они тут как тут, сидят в буфете за столиком, играют в шахматы. Трудно описать мою радость. Даю им понять, чтобы не подходили: после моего появления в буфете начинается, как всегда, усиленное движение агентов. Тороплюсь в вагон сообщить открытие. Общая радость».

Когда стемнело, Седов встретился с Познанским и передал ему указание отца ехать в Ташкент и там ожидать дальнейших инструкций, а Сермуксу добираться до Алма-Аты, но пока в контакт с ним не вступать. На десятый день медленного путешествия изгнанников наконец догнал багаж, что позволило оставшиеся сутки знакомиться с районом Алма-Аты по описаниям Семенова-Тян-Шанского, а Троцкому, кроме того, начать приводить в порядок приготовленные секретарями письменные принадлежности и бумаги, над которыми он собирался работать.

Конечной станцией был Пишпек (Фрунзе). Далее железнодорожной линии не было. Троцких пересадили на грузовик [747], везший их, пока была возможность. Затем по высокогорной, непроходимой для автотранспорта дороге ссыльные передвигались на телегах. Заключительная часть пути была более комфортной, по крайней мере поначалу: ехали на автобусе, высланном навстречу из Алма-Аты.

Теперь ссыльных сопровождал еще и новый конвой. Начальник прежней охраны — Кишкин — заблаговременно попросил у Троцкого документ, подтверждающий, что у Троцкого во время пути по железной дороге к конвою не было претензий и жалоб, что обращались с ними вежливо и корректно. Чины ОГПУ подстраховывались на случай возвращения Троцкого во власть. Поверить в то, что карьера вождя революции и всесильного наркома навсегда завершилась, было трудно даже чекистам. «Если оставить в стороне контрреволюционный характер ссылки меня по 58[-й] ст[атье], а также возмутительные условия отправки меня и моей семьи из Москвы, зависевшие, очевидно, не от конвойной команды и ее начальника гр. Кишкина, то в отношении следования по железной дороге я не имею никаких претензий к гр. Кишкину, который для облегчения мне и моей семье следования сделал все, что мог, в рамках данного ему свыше поручения» [748], — указал Троцкий в «свидетельстве» Кишкину, предусмотрительно оставив себе копию этого документа.