Юрий Фельштинский - Лев Троцкий. Оппозиционер. 1923-1929

«Гостями» были вторгшиеся в квартиру для обыска гэпэушники. «Давид с ребятами» — Давид Майзель и другие сотрудники Троцкого, участвовавшие в том числе в подготовке его собрания сочинений. Указание на то, что они «сильно заболели», означало, что их тоже высылают (Майзеля выслали в Вологду). «Переехавшая Александра» была супруга Раковского Александрина Георгиевна Кодряну, тоже оппозиционерка, выехавшая с мужем в ссылку в Астрахань (вскоре, правда, она вернулась в Москву). Проводивший в понедельник «дезинфекцию» «врач» — указание на новый обыск, произведенный в понедельник сотрудниками ОГПУ.

Получив телеграммы от Каспаровой, Муралова, И. Н. Смирнова, Троцкий немедленно откликнулся на них, сообщив свой временный, пока еще гостиничный адрес. Особенно обрадовали его телеграммы от исчезнувшего было Сергея Сермукса, который был перехвачен гэпэушниками по дороге и оказался в ссылке в Великом Устюге (он сообщил свой адрес) и от супруги Белобородова Франи — недавней гостеприимной хозяйки Троцких в Москве — со словами «Привет от Егорыча [Белобородова] из Усть-Кулома» [755].

Несколько писем Троцкий получил от своей первой жены А. Л. Соколовской, с которой у него сохранились теплые отношения. Александра Львовна выполняла просьбы своего бывшего супруга, к примеру посылая ему литературу. Особенно рад был Троцкий получению «Воспоминаний» российского государственного деятеля конца XIX — начала XX в. С. Ю. Витте, которые читал с удовольствием, вспоминая, в частности, начало своей политической деятельности [756]. В письме от 2 мая Соколовская рассказала, как проходило ее исключение из партии: «Ты, надеюсь, знаешь, что мои все политические симпатии всегда совпадают с твоими, даже если мы друг о друге ничего не знаем». На партийном собрании Соколовскую спросили: «Как, вы даже против исключения Троцкого?» Она ответила: «Я знаю 30 лет Троцкого как самого пламенного революционера, который всегда стоял на этой позиции и даже на одно мгновение не изменил ей». — «Как так? — возмущенно сказал председатель собрания. — Ведь он был меньшевиком? А Августовский блок?» — «Я не изучала историю партии по фальсифицированным документам, а сама ее творила. Вы мне про Троцкого не рассказывайте, а у меня про него спросите». Председатель ответил: «Я тоже знаю партию не по документам». — «Что ж, так, значит, не всякому дано умение понимать, что вокруг него делается» [757].

В одном из первых своих писем Троцкий объяснял, почему не занимается охотой и рыбной ловлей: у него вновь была повышенная температура, которая не покидала его со времени начала путешествия. «Причин к тому много», — писал Троцкий, добавляя, что живет пока еще «в гостинице гоголевских времен» [758]. Через несколько дней, подтверждая, что в гостинице «ужасный хаос, который, хотя и не является результатом землетрясения, но очень напоминает последнее» (клопов в номере не было, и это приходилось считать одной из маленьких радостей!), Троцкий сообщал, что все же собирается в ближайшее время заняться охотой. Дичи, считал он, поубавилось, но она в районе Алма-Аты чрезвычайно разнообразна: от перепела до барса и тигра. Об охоте на камышового балхашского тигра можно было только мечтать: «Тигры… довольно далеко отсюда, на Балхашском озере, и непосредственной опасности им от меня не угрожает».

В 20-х числах февраля Троцкому была предоставлена отдельная квартира, и быт его семьи стал постепенно налаживаться. Он писал 27 февраля: «В результате телеграмм, посланных мною в Москву по самым высокопоставленным адресам, нам, наконец, после трехнедельного пребывания в гостинице, предоставили квартиру. Пришлось покупать мебель, восстанавливать разоренную плиту и вообще заниматься строительством, правда, во внеплановом порядке. Строительство не закончено и по сей день, ибо честная советская плита не хочет нагреваться» [759]. «Внеплановый порядок» в жизни Троцкого, в отличие от «планового» централизованного советского строительства, возник конечно же из-за того, что Сталин сослал его в глушь.

В мае удалось получить разрешение и небольшую денежную сумму для того, чтобы снять дачу в окрестностях города — в так называемых Садах, ибо на летний период все жители, которые были в состоянии это сделать по материальным соображениям, покидали пределы Алма-Аты, где царили не только жесточайшая жара, но и невыносимая пыль. Сюда, в Сады, смогли приехать навестить своих родных вначале сын Сергей, а затем и жена Льва Анна, настроение которой было удрученным, так как перед самым отъездом она была уволена с работы в отместку за деятельность ее родственников. Собиралась навестить отца и дочь Троцкого от первого брака Зинаида, работавшая до поры до времени в школе для взрослых в Ялте. Однако и ее уволили с преподавательской работы, несмотря на то что у нее были дочь и двухлетний сын, из опасений, как писала отцу Зинаида, что она будет внушать слушателям «троцкизм» и «неоменьшевизм», тем более что муж Зинаиды — Платон Волков [760], являвшийся активным сторонником Троцкого, — был к тому времени арестован, а затем сослан в город Енисейск. Зина надеялась, что «это свинство» продлится не слишком долго, хотя была готова и к худшему. Ее поездка в Алма-Ату так и не состоялась, видимо, и по причине легочной болезни, и потому, что сам Лев Давидович, приглашая дочь, в то же время предостерегал ее от поездки, рекомендуя посоветоваться с доктором Гетье, а затем перестал настаивать на ее приезде [761], часто испытывая раздражение из-за ее тяжелого, психически неуравновешенного характера.

Первоначальное запрещение Троцкому охотиться, исходившее от местного ГПУ, было, очевидно после вмешательства Москвы, отменено. Правда, охоту ограничили 25 верстами (около 30 километров) от местожительства, что вызвало новое возмущение Троцкого, выраженное в телеграмме Менжинскому с копией начальнику Алма-Атинского ГПУ Иванову. Заявляя, что в указанном радиусе охотится не на кого, Троцкий 6 марта объявил, что собирается охотиться в районе Илийска, за 70 верст от Алма-Аты, и просил дать соответствующие указания местным властям «во избежание бесцельных столкновений». Правда, первая охотничья экспедиция была почти сразу прервана, так как усердные надсмотрщики из ГПУ вели себя демонстративно открыто, о чем Троцкий написал в протесте районному отделу ГПУ. Можно, правда, заподозрить, что охота прервалась и по другой причине: Лев Давидович с сыном и сопровождавшими егерями заночевали в юрте местных жителей, откуда «вывезли большое количество совсем не предусмотренной нашими охотничьими планами «дичи» [762]. В охоте ради наживы отпала необходимость.

В очередном письме Преображенскому, Муралову и Раковскому речь шла о второй вылазке в окрестные леса. Эта экспедиция была несравненно удачнее, и о ней буквально с мальчишеской гордостью автор повествовал в самых восторженных тонах, включавших описание мелких дорожных приключений и великолепных, ярко схваченных острым пером бывшего журналиста пейзажей реки Или. Для своих лесных предприятий Троцкий приобрел охотничью собаку по кличке Мая, по поводу которой острил: она «даже и не подозревает, что попала в большую политику» [763]. Позже появилась и вторая собака. Вот отрывок из этого описания: «Поездка доставила мне огромное удовольствие, суть которого состоит во временном обращении в варварство: девять дней провести на открытом воздухе, и заодно девять ночей, есть под открытым небом баранину, тут же изготовленную в ведре, не умываться, не раздеваться и потому не одеваться, падать с лошади в реку (единственный раз, когда пришлось раздеться), проводить почти круглые сутки на маленьком помосте посреди воды и камышей (киргизская дверь размером с небольшое окно) — все это приходится переживать не часто. Вернулся я домой без намека на простуду».