Вадим Роговин - Сталинский неонэп (1934—1936 годы)

Возвращаясь к вопросу о «безвкусно преувеличенном культе Сталина», писатель давал такое объяснение этому «чрезмерному поклонению» и «обожествлению»: советские люди «чувствуют потребность выразить свою благодарность, своё беспредельное восхищение. Они действительно думают, что всем, что они имеют и чем они являются, они обязаны Сталину… Народ должен иметь кого-нибудь, кому он мог бы выражать благодарность за несомненное улучшение своих жизненных условий, и для этой цели он избирает не отвлечённое понятие, не абстрактный „коммунизм“, а конкретного человека — Сталина». К этому писатель присовокуплял излюбленную западными интеллектуалами ссылку на специфические свойства «русской души»: «Русский склонен к преувеличениям, его речь и жесты выражают в некоторой мере превосходную степень, и он радуется, когда он может излить обуревающие его чувства» [843] Там же. С. 59—60. .

Утверждая, что он нигде не находил признаков, указывающих на искусственность любви к Сталину, Фейхтвангер ссылался на то, что в народе якобы ходят сотни «анекдотов» о Сталине, неизменно сводящихся к тому, «как близко он принимает к сердцу судьбу каждого отдельного человека». В подтверждение писатель приводил переданный ему «анекдот» о том, как Сталин «буквально насильно заставил одного чересчур скромного писателя, не заботящегося о себе, переехать в просторную, приличную квартиру». Чтобы читатель не мог подумать, что подобные «анекдоты» спускаются сверху, Фейхтвангер специально подчёркивал, что они «передаются только из уст в уста и лишь в исключительных случаях появляются в печати» [844] Там же. С. 63. .

Для доказательства того, что всевластие Сталина благополучно сочетается с демократией, Фейхтвангер приводил «шутливые слова» некоего «советского филолога»: «Чего вы, собственно хотите? Демократия — это господство народа, диктатура — господство одного человека. Но если этот человек является таким идеальным выразителем народа, как у нас, разве тогда демократия и диктатура — не одно и то же?» Комментируя этот верноподданнический (с претензией на некую «смелость» и «оригинальность») софизм, Фейхтвангер замечал, что он «имеет очень серьёзную почву» [845] Там же. С. 58. .

Не менее софистический характер носила трактовка Фейхтвангером вопроса о причинах обильного «засорения» страны вредителями. Осуждая «психоз вредительства», охвативший население, писатель, однако, тут же заявлял: «Если, например, проблема снабжения кожей и обувью всё ещё недостаточно урегулирована, то, несомненно, виновниками этого являются те кулаки, которые в своё время вредили в области скотоводства». Помимо кулаков, Фейхтвангер считал бесспорными вредителями и тех коммунистов, которые были хорошими борцами в гражданской войне, но не сумели стать умелыми руководителями в мирное время. За это их сняли с высоких постов и «понятно, что многие из них теперь стали противниками режима» [846] Там же. С. 35. .

В свою книгу Фейхтвангер включил отдельную главу «Сталин и Троцкий» (к ней примыкает глава «Явное и тайное в процессах троцкистов», анализ которой выходит за рамки проблематики нашей книги). Здесь известный мастер политического портрета выступает в роли жалкого ремесленника, превосходящего своим усердием даже подмастерьев сталинской школы фальсификаций.

Мера «объективности» Фейхтвангера ограничилась тем, что он признавал Троцкого «превосходным писателем» и «хорошим оратором, пожалуй, лучшим из существующих» [847] Наличие нескольких подобных высказываний в книге, видимо, послужило основанием для указания в редакционном предисловии к её московскому изданию, что она «содержит ряд ошибок и неправильных оценок», в которых «легко может разобраться советский читатель». . Во всём остальном писатель считал неоспоримым политическое и нравственное превосходство Сталина над Троцким. Выражением этого превосходства он называл распоряжение Сталина поместить портрет Троцкого в «Истории гражданской войны» [848] Этот демонстративный маневр Сталина был единственным случаем публикации портрета Троцкого в советской печати 30-х годов. , несмотря на то, что книга Троцкого (по-видимому, «Моя жизнь».— В. Р. ) «полна ненависти, субъективна от первой до последней страницы, страстно несправедлива по отношению к Сталину» [849] Фейхтвангер Л. Москва 1937. С. 78. .

В трактовке личности и судьбы Троцкого Фейхтвангер исходил из того, что Троцкий, будучи «типичным только-революционером», оказался «ни к чему не пригоден там, где требуется спокойная, упорная, планомерная работа», и к тому же отличался «повышенной требовательностью», которая «сделала из него сварливого доктринёра, стремившегося принести и принесшего несчастья, и это заставило огромные массы забыть его заслуги» [850] Там же. С. 79—80. .

Глава о Сталине и Троцком — яркий пример того, в какой степени публицистическая предвзятость и заданность выводов способны оглуплять даже талантливого художника, берущего на себя роль судьи в современном политическом противоборстве. Вступая в сферу, казалось бы, являющуюся его стихией,— обрисовки и характеристики крупнейших политических фигур своего времени, автор искал объяснение судеб их идей и дела не в исторических обстоятельствах, а в особенностях их характеров (в том виде, как они ему представлялись). «Молниеноснейшим, часто неверным внезапным идеям» Троцкого он противопоставлял «медленные, тщательно продуманные, до основания верные мысли» Сталина. Контрастностью личностных черт и образа мышления Фейхтвангер объяснял и взаимную неприязнь Сталина и Троцкого, добавляя при этом к портрету Троцкого самые непривлекательные мазки: «Разве эта красочность, подвижность, двуличие, надменность, ловкость в Троцком не должны быть Сталину столь же противны, как Троцкому твёрдость и угловатость Сталина?» [851] Там же. С. 88.

Психологическими различиями Фейхтвангер пытался объяснить и смену ролей Троцкого и Сталина в истории. По его словам, Сталин долгое время «оставался в тени рядом со сверкающим, суетливым Троцким… Он упорным трудом завоевал себе популярность, которая другому легко давалась». В силу всё той же «медленности» Сталина «блеск Троцкого, не всегда неподдельный, в продолжении многих лет мешал заметить действительные заслуги Сталина. Но наступило время, когда идеи только-борца Троцкого начали становиться ошибочными и подгнивать; первым это заметил и высказал Сталин» [852] Там же. С. 82. .

Не утруждая себя освещением содержания «подгнивающих» идей Троцкого, Фейхтвангер сводил дело к противопоставлению «революционаризма» Троцкого и «прагматизма» Сталина, благодаря которому тот якобы добился победы над своим противником. Однако «Троцкий не хотел признать себя побеждённым. Он выступал с пламенными речами, писал блестящие статьи, брошюры, книги, называя в них сталинскую действительность иллюзией, потому что она не укладывалась в его теории». Когда же «весь мир признал, что социализм в одной стране построен», Троцкий отказался согласиться с этой истиной, «видной каждому ребёнку» [853] Там же. С. 81, 83. .