Александр Усовский - «Пушечное мясо» Черчилля

Очень может быть, что ты спросишь меня, мой дорогой читатель, что стало причиной написания этой книги, почему я решил взяться за работу над ней? Ведь эта тема была, казалось, заезжена донельзя и ничего нового по ней сказать было попросту невозможно? Охотно отвечу.

Лет пять назад, работая над очерком по истории так называемой «Волынской резни» (это – одна из самых горьких и невыносимо тяжких страниц украинско-польских отношений, обильно политая кровью простых людей, не имеющих никакого отношения к большой политике и тем не менее ставших ее жертвами), я случайно наткнулся на дневники Александра Довженко – достаточно известного в советское время кинематографиста; его именем в свое время была названа киностудия в Киеве, правда, бог весть, как она называется ныне… Неважно. Важно, что это был поистине гениальный художник, чуявший неправду и зло своей душой, поэтому и проживший всего шестьдесят два года.

Так вот, читая эти дневники, я наткнулся на эпизод, который тогда меня неприятно удивил – было в нем что-то неправильное , с моей тогдашней точки зрения, что-то такое, что кольнуло в сердце, пробежало холодком по спине и прошлось по коже морозным порывом ветра. Но именно это неправильное и заставило меня тогда впервые задуматься над смыслом Тегеранской конференции – став отправной точкой для написания этой книги. Вот этот отрывок:

«Передо мной фотографии из газет – конференция трех союзных держав в Тегеране. Сталин – Рузвельт – Черчилль. На другой фотографии – они же на фоне Ворошилова, Брука, Кенингхема и адмирала Леги.

Я долго разглядывал эти фотографии. Мне почему-то вспомнилось, как когда-то в школе проводились беседы по картинкам. Я думал по фотографиям. Я читал их вместо статей… Они мне сказали больше, чем все коммюнике и прочая газетная эзоповщина.

…Рузвельт чувствует себя главным постановщиком предприятия. У него деньги, реквизит, пиротехника. У него в достатке благородства, довольства, спокойствия и величавой ясности безошибочной, заранее подсчитанной с подведенным балансом страшной игры. Его душа витает в «возвышенных» сферах. Он цивильный, он не то что Сталин. Он воюет капиталом. Его люди умеют умирать на войне! О! Они умеют умирать в наименьшем количестве. Чего им закрывать животами амбразуры вражеских пулеметов, как это делают большевики, которые, безусловно, жить не умели, ведь разве условия их жизни можно назвать жизнью? Ну, так и пусть они умирают, раз это у них так кинематографично выходит. Да, мистер Сталин, ваши солдаты бьются о’кей, и вы, о, фы, самешательный полководець, фы настоящий военный хений, фы толжны пится то полного уничтожения наших врагов… Да, к слову, фам бы не помешало начать войну с японом, что есть тоже фашим врагом, плиз. Савтра же начинайте, плиз. Работа ваша, консервы наши…

Черчилль потонул в кресле, убрал голову в плечи. Он расселся, будто старый хищник, будто старый кондор. Это сидит старая Англия, холодная, хищная, разумная. Она презирает нас. У нее гордо обвисли щеки. Глаза ее смотрят далеко вдаль и вперед. У нее нет американского спокойствия. Ей трудно. Она два раза ездила к сатане за помощью. Черчилль готов облететь всю планету хоть пять раз, добраться до самого дьявола, сочинить с ним договор, продать ему душу, лишь бы спасти свою великую, мудрую владычицу моря и земель Англию.

Сталин уперся в кресло ногами и руками, будто на корабле в шторм. Он чужой. Ему нужно улыбаться. И он это делает с колоссальным трудом. Он не умеет этого. У него несвободные руки и картуз повернут не в ту сторону. Он для них отдельный. Низшая грубая сила. Рузвельт даже отвернулся от него, покривившись. Он кажется простоватым среди них. Ворошилов хочет поддержать его вес. Он надулся и грозно выпятился. Пусть никто мне не говорит, что на этой конференции была дружба или душевное единство… Эти разные миры, персонифицированные в разных символичных персонах, сидели на разных стульях, думая разное зло про других во имя спасения своих государств от грозы и разрухи…

В сцене передачи английского меча я ощутил нечто обидное для Сталина и для всего русского народа, я бы сказал, что-то нахальное со стороны Черчилля, что-то на грани унизительного для Сталина. Они ставят его где-то возле Чан Кайши. И мы для них полукитайцы, то есть не первая, а вторая половина человечества, второсортная».

Это было – как вспышка… нет, как озарение! Довженко – благодаря своему дару настоящего художника – мгновенно, на одном дыхании, одним большим и резким мазком нанес на холст своего видения мира подлинное содержание Тегеранской конференции, одновременно единым движением сметя с него все ненужное и наносное, всю ложь и фальшивый пафос официальной истории, которые мешали нам разглядеть суровую правду. Взгляд художника мгновенно определил истинную сущность Тегеранской конференции! Довженко понял простую и суровую истину, которую пытались (и пытаются доныне!) скрыть от нашего народа всякого рода лжецы на жалованье и глупцы, повторяющие чужую ложь: Советский Союз на этой конференции не был равноценным партнером своих западных «союзников» – нас позвали туда, чтобы поставить нам задачу и определить наши потребности в материалах, которые нам позволят эту задачу выполнить. И ВСЕ! Нас просто наняли для выполнения определенной задачи – вне зависимости от того, хотелось ли нам ее выполнять, и без оглядки на жертвы, которые мы понесем в процессе выполнения этой задачи. На наши жертвы и Рузвельту, и Черчиллю БЫЛО ПЛЕВАТЬ! Как это ни прискорбно осознавать всем тем, кто полагает, что СССР в ТУ войну был самостоятельным игроком…

И еще один абзац из дневников Александра Довженко – человека, в далеком 1943 году уже знавшего, каким будет мир через полстолетия…

«…БУДУТ обманы, предательства, продажность, дипломатичный блуд и множество событий в жестоком 44-м году. Полетит Гитлер со своим гитлеризмом в трубу, вынырнут другие немецкие псы, сторгуются с англо-американскими тузами, и станет перед советским великомучеником-воином на Западе дымовая отравленная завеса, которую не пройти и не проехать. И будет много печали от несправедливости и много страданий и трудностей житейских после невиданной щедрости нашей на кровь и смерть в Великой Отечественной войне».

Сегодня мы отчетливо видим ту дымовую завесу, о которой говорил великий украинец, за которой «другие немецкие псы» (и не только немецкие – этих псов ныне в Европе полно, и с перебором!), сторговавшиеся с «англо-американскими тузами», создают новый миф о Второй мировой – миф, в котором Советский Союз является одним из двух ее инициаторов (пока, правда, вторым номером – но погодите, еще не вечер! Завтра мы будем ее ЕДИНСТВЕННЫМИ виновниками!).