Олег Сувениров - 1937. Трагедия Красной Армии

Наиболее убедительную, на мой взгляд, версию высказал недавно в личной беседе проработавший в послевоенные годы в аппарате Военной коллегии 45 лет военный юрист М.С. Сиротинский. О том, как это делалось в 1937–1938 гг., ему доверительно в первые послевоенные годы рассказывал адъютант всемогущего Ульриха капитан юстиции Я.П. Сердюк. Оказывается, все просто, как мычание. На обложке (или на первой странице?) обвинительного заключения, направляемого проводившими предварительное следствие сотрудниками НКВД на судебное следствие Военной коллегии Верховного суда СССР, ставилась скромная и совсем ничего не значащая для непосвященных цифрочка «1» или «2» 46. У меня пока нет достаточных данных, чтобы определенно сказать, кто именно обладал прерогативой ставить эту цифру: сам Ежов или кто-то из его заместителей, а может, и следователь. Но это и не так важно. Очевидно, что эта цифра появлялась лишь после получения санкции «вождя» и его присных. Единица означала неизбежную смерть заклейменного подсудимого, двойка – 10 лет лишения свободы (а с сентября 1937 г. – до 25 лет).

Таким образом, при том объеме власти, которую уже в то время сумели захватить Сталин и НКВД, Военной коллегии Верховного суда СССР отводилась незавидная роль квазиюридического оформления «высшей воли», подаваемой под соусом «генеральной линии партии». Но рептильная пресса неустанно шумела о приговорах, выносимых именно Военной коллегией, как якобы адекватно выражавших волю всего советского народа.

Для того чтобы наиболее рельефно представить себе ту обстановку, в которой проходило судопроизводство в военных трибуналах и в Военной коллегии Верховного суда СССР, необходимо сказать и о прямых попытках следователей НКВД воздействовать на поведение подсудимых на суде. Самая главная их забота состояла в том, чтобы любыми путями заставить подсудимых подтвердить на суде те «признательные» показания, которые следователям удалось вырвать у них в ходе предварительного следствия.

Как установлено дополнительной проверкой, перед началом судебного процесса по делу Тухачевского и других все обвиняемые вызывались к следователям, которые знакомили их с показаниями на предварительном следствии и требовали, чтобы арестованные на суде подтвердили свои прежние показания. Подсудимые находились под неусыпным контролем следователей и в ходе самого судебного процесса. Вот что, например, показал бывший начальник отделения Особого отдела ГУГБ НКВД СССР А.А. Авсеевич на допросе 5 июля 1956 г.: «После того как следствие было окончено, было созвано оперативное совещание, это было за сутки-двое перед процессом, на котором начальник отдела ЛЕПЛЕВСКИЙ дал указание всем лицам, принимавшим участие в следствии, еще раз побеседовать с подсудимыми и убедить их, чтобы они в суде подтвердили показания, данные на следствии. Накануне суда я беседовал с ПРИМАКОВЫМ, он обещал подтвердить в суде свои показания. С другими подследственными беседовали другие работники отдела. Кроме того, было дано указание сопровождать своих подследственных в суд, быть с ними вместе в комнате ожидания. В день суда я находился с ПРИМАКОВЫМ, согласно указаниям руководства отдела. Перед началом судебного заседания все следователи были, и как только привезли арестованных, я, как и другие работники, пошел в комнату, где был ПРИМАКОВ. Все арестованные находились в отдельных комнатах и с каждым находился следователь. Среди других, я помню, были УШАКОВ и ЭСТРИН… Перед самым судебным заседанием, по указанию ЛЕПЛЕВСКОГО, я знакомил ПРИМАКОВА с копиями его же показаний» 47.

В уголовном деле бывшего начальника политуправления ОКДВА и члена Военного совета при НКО СССР бригадного комиссара запаса В.X. Таирова сохранилось его заявление от 9 сентября 1937 г., адресованное наркому внутренних дел СССР: «Прощайте – перед смертью совесть моя чиста, как перед Вами, партией, так и страной. Погибаю из-за ложных наговоров… Это заявление я делаю только Вам, так как следователям я от своих показаний больше отказываться не смогу и не буду – больше того, если будет суд, то и на суде также буду придерживаться своих прежних показаний» 48. Сломленный следователями Таиров так и поступил; приговорен к расстрелу, посмертно реабилитирован.

При внимательном объективном анализе «признательных» показаний в судебном заседании убеждаешься, что каждый такой случай был подлинной трагедией в жизни несчастной жертвы. По свидетельству сокамерников бывшего начальника штаба авиационной армии комбрига Н.Г. Андрианова, следователь НКВД Юхимович заявил комбригу о том, что «его преступление очень тяжелое, и суд, по-видимому, приговорит его к расстрелу, однако в случае признания своей вины на суде ему может быть сохранена жизнь. АНДРИАНОВ при этом сильно плакал и не знал, как ему вести себя на суде: или признавать себя виновным, или рассказать всю правду, т. е. рассказать, как от него были получены вымышленные показания…» 49. В конце концов страх перед следователем, а может быть, и вера в его обманные обещания («утопающий за соломинку хватается») оказались сильнее, комбриг Андрианов оговорил себя, на суде «признался» в том, что он участник военно-фашистского заговора, проводил вредительскую работу в авиационной армии, создавал тяжелые бытовые условия в бригадах и т. п., и 25 августа 1938 г. приговорен Военной коллегией к ВМН и расстрелян. Следователь Юхимович, очевидно, был доволен «успешными» результатами своей работы по истреблению очередного «врага народа». А через 18 лет приговор этот был отменен, комбриг посмертно реабилитирован, дело производством прекращено «за отсутствием состава преступления», но ведь с того света его не вернешь.

О методах работы в НКВД БССР рассказал осужденный бывший его сотрудник Быховский: «В наркомате была такая система, что перед тем, как дела обвиняемых рассматривались Военной коллегией, мы вызывали их в кабинет, обвиняемых держали по два дня, создавали им хорошие условия, покупали продукты, папиросы и обрабатывали их, создавая среди них хорошее настроение, чтобы они на суде Военной коллегии не отказались от своих показаний» 50.

Из показаний осужденных бывших сотрудников Особого отдела СибВО также видно, что ими перед судебным заседанием вызывались обвиняемые и подвергались соответствующей обработке, направленной к тому, чтобы они в суде подтверждали свои признательные показания, данные ими на предварительном следствии, и признавали себя виновными 51.

Так что уже изначально надежды подследственных «военных заговорщиков» на справедливость и честность советского военного суда были довольно эфемерны. Увы! Почти всегда, а в 1937–1938 гг. в особенности, Военная коллегия Верховного суда СССР и военные трибуналы различного уровня судили в основном не по реальным обстоятельствам дела, а по приказу и заказу свыше. Давили на военные суды и Особые отделы НКВД, шкурно заинтересованные в судебном оформлении затеянных и состряпанных ими обвинительных заключений.