Иосиф Гофман - Нюренберг предостерегает

То, что город кишел эсэсовцами, доказывать нет необходимости.

Почему-то долгое время мало кто писал о том, что под американским покровительством осели те, которых называли «невозвращенцами». Это советские люди, которые сотрудничали с фашистами и, опасаясь наказания, бежали вместе с гитлеровской армией с советской территории. Они оказались без родины, очага, работы и с неизвестным будущим. К советским людям «невозвращенцы» относились враждебно. Их в Нюрнберге хватало, а за городом было несколько поселений.

Однажды небольшая группа нашей делегации отправилась отдыхать за город и наткнулась на «невозвращенцев». Последних оказалось значительно больше, и наши товарищи были зверски избиты. После этого события нам запретили ходить по одному в город, а тем более в район поселения «бывших» советских людей.

***

По приезде в Нюрнберг со мной беседовал человек в гражданской одежде, но с армейской выправкой. Ни звания, ни фамилии я так и не узнал. Меня это не интересовало. А главное, соблюдался железный принцип: не спрашивай, не старайся выяснить того, что не относится к выполнению твоих обязанностей.

Суть беседы:

а) за жизнь человека, которого вам поручено охранять, отвечаете головой;

б) никаких контактов с другими делегациями и немецким населением;

в) все вопросы, возникающие по службе, решать с одним человеком. У него получите конкретный инструктаж;

г) ваша работа подобна работе сапера — одна ошибка и службе конец. И не только в Нюрнберге.

Мне рассказывали ребята, что командир взвода наружной охраны (кроме нашей была и американская), влюбился в француженку. В 24 часа его убрали из Нюрнберга. Больше о нем никто ничего не слышал.

Меня назначили в личную охрану главного обвинителя от СССР Романа Андреевича Руденко. До Нюрнбергского процесса он занимал пост прокурора Украины. Ему было лет сорок.

В своей яркой, эмоциональной вступительной речи он говорил: «Господа судьи! Я выступаю здесь как представитель Союза Советских Социалистических Республик, принявшего на себя основную тяжесть ударов фашистских захватчиков и внесшего огромный вклад в дело разгрома гитлеровской Германии и ее сателлитов».

Этим очень важным аргументом определялась позиция и авторитет советской делегации на процессе. На советско-германском фронте было уничтожено: 507 немецких дивизий и 100 дивизий союзников Германии. Это в три с половиной раза больше, чем на всех остальных фронтах второй мировой войны. На Восточном фронте война длилась 1418 дней, на Западном — 338, на территории Германии — менее 5 месяцев. Рузвельт в 1942 году писал: «Ясен простой факт — русские убивают больше солдат противника и уничтожают больше его вооружения и снаряжения, чем остальные 25 государств, вместе взятые».

Даже самый главный антисоветчик Черчилль признал в своих мемуарах: «Именно русская армия выпустила кишки из германской военной машины». На плечи главного обвинителя Советского Союза легли ответственные задачи.

Аркадий Иосифович Полторак дал очень объемную и верную характеристику Р. А. Руденко: «Высококвалифицированный и острый юрист, человек, от природы щедро наделенный чувством юмора, очень живой собеседник, умеющий понимать и ценить тонкую шутку, он импонировал всем своим партнерам, и они относились к нему с чувством глубокого уважения, искренней симпатией. Это, конечно, очень облегчало совместную работу».

Главной моей задачей было обеспечить безопасность Романа Андреевича Руденко. Я, поочередно со своим напарником, сопровождал Романа Андреевича на процесс и с процесса, в служебные поездки, и не только. Вся моя служба контролировалась и регулярно анализировалась. Однажды на приеме у американской делегации ко мне подошла американка, возможно, переводчица с английского на русский язык. Спросила, откуда я родом, не скучаю ли по дому. Разговор длился не более 5-7 минут. На следующий день меня вызвал соответствующий начальник и поинтересовался, о чем мы с ней беседовали. Я еще раз убедился, что и за мной тоже ведётся наблюдение.

Когда я пишу, что был на приеме или на охоте, то это вовсе не значит, что я пил на брудершафт или охотился. Могу заверить читателя, что я всегда был готов защитить Романа Андреевича. Скажу без хвастовства: я ни на секунду не задумался бы, если обстоятельства потребовали закрыть своим телом Романа Андреевича от вражеской пули. Я был готов действовать в любой нештатной обстановке.

Запомнилась мне одна интересная встреча. На одном из приемов, который устраивала наша делегация, ко мне подошел американский полковник и предложил бокал шампанского. Я, конечно, отказался под предлогом, что вообще не употребляю спиртного. Он не настаивал. Я обратил внимание, что американцы во время застолья никого не принуждают есть или пить. Все на столе — хочешь ешь и пей, а не хочешь — твое личное дело. Они не требуют пить под предлогом: «Ты меня не уважаешь?!». Я действительно не пил. Полковник не успокоился и предложил сфотографироваться на память о пребывании в Нюрнберге. Я немного растерялся. Вдруг увидел своего напарника. Он дал мне сигнал — мол, порядок, действуй, я подстрахую. Нас сфотографировал один из американских гостей. Жмем друг другу руки. Он обнял меня за плечо. Через несколько дней мне передали эту фотографию.

У меня было много фотографий с членами нашей делегации, и не только нашей. Но, увы...

С 1947 по 1949 годы я учился в Ивановском военно-политическом училище. Это было время «борьбы с безродными космополитами». Молодые люди вряд ли знают, что это такое. В нескольких словах попытаюсь объяснить. Борьба с преклонением перед иностранщиной. Советское — самое передовое, самое лучшее.

Поэт Сергей Михалков включился в эту борьбу и написал стихотворение о тех, кто преклонялся перед «диким Западом» с такой концовкой: «... а сало русское едят». Ходил такой анекдот. Спрашивают советского человека: «Кто придумал рентген?» Ответ: «Австриец по фамилии Рентген». Нет, первым придумали рентген в России. Еще в XVII веке один мужик сказал своей жене: «Я тебя, насквозь вижу.» Как бы он ее видел насквозь, если бы не было рентгена?

Даже мензурки переименовывались. Страшное время. Это была явно антисемитская кампания. И я все фотографии уничтожил. Была у меня цветная фотография красивой женщины из американского журнала. И ее сжег. Единственный документ, который я сохранил на память потомству — это пропуск в зал заседаний суда. Сегодня он стал исторической реликвией.

Когда речь заходит о Нюрнбергском трибунале, меня часто просят рассказать об отношении ко мне Романа Андреевича. Наверное, этот вопрос интересует и читателя. Относился он ко мне с уважением и где-то по-отечески. Мог, если у него было хорошее настроение, пошутить: «Указания начальства подлежат исполнению, даже если они неисполнимы». То, что Роман Андреевич написал после процесса письмо командующему 8-й гвардейской армии генералу Чуйкову, в котором благодарил меня за усердие в службе и просил предоставить мне месячный отпуск, говорит о многом. У него было столько государственных забот, но он нашел время позаботиться обо мне.