Иосиф Гофман - Нюренберг предостерегает

Фрицы не ожидали ни артналета, ни нас. Буквально в считанные минуты мы захватили одного пулеметчика (второй был убит на месте) и без потерь (один разведчик был ранен) прибежали к своей передовой. Кажется, все просто, а сколько было пережито за эти мгновения.

Командир дивизии слово сдержал. Старший группы захвата был награжден орденом Красной Звезды, а каждого из нас пятерых наградили медалью «За отвагу».

И тогда на фронте, и сейчас я горжусь этой медалью, этой высокой солдатской наградой. И когда говорят, что воин награжден такими-то орденами и у него столько-то медалей, то мне (и, думаю, не только мне) становится больно за такое пренебрежительное отношение к медали «За отвагу».

Вдумайтесь в смысл её названия. Ох, как трудно было ее заслужить! Не случайно, через полвека четыре таких медали приравняли к званию Героя Советского Союза. Только почему четыре? Как и кем определялась эта цифра? Да ладно! Спасибо, кто-то все же додумался, что медаль «За отвагу» — это высокая награда.

В законе «Про пенсп за особлив! заслуги перед УкраТною» написано: «Пенсп за особлив! заслуги перед УкраТною встановлюються громадянам УкраТни, яи нагороджеш чотирма i бшьше орденами, чо-тирма i бшьше медалями «За вщвагу», ветерани ВеликоТ В!тчизняноТ вшни, нагороджеш в перюд бойових дш медаллю «За вщвагу».

Я процитировал закон от 1 июня 2000 года, чтобы еще раз убедить тех, кто причисляет медаль «За отвагу» к числу «прочих» наград.

Я уже говорил о фронтовой дружбе. Помню, как перед первым поиском, в котором довелось мне участвовать, подошел мой друг Коля и сказал, чтобы я не волновался. Что бы ни случилось, он будет рядом. И сразу легче стало на душе. Ведь мне тогда и восемнадцати не было...

По-другому мы работали при наступлении. Используя промежутки в боевых порядках противника, мы проникали в его тыл, на возможные пути отхода. Пытались в первую очередь разведать, не вводит ли он свежие силы. В ходе наступления пленных мы брали десятками. Однако трудно приходилось в наступлении. Уставали до того, что засыпали на ходу. Нет, это не образное выражение. Так было. Бывало, заснешь на ходу и идешь куда-то в другую сторону, пока не наткнешься на препятствие. Не потому ли у меня сейчас такой плохой сон?

Мы нередко шли впереди наступающих — на нашу долю приходилось больше цветов, улыбок, поцелуев. И больше слез, когда рассказывали нам жители освобожденных городов и сел о зверствах, которые совершали фашисты...

Уважали в полку разведчиков. Ни для кого не было секретом, что фронтового лиха нам достается гораздо больше, чем воинам других военных специальностей, что труд наш тяжел и опасен. Разведвзвод в полку — отдельное подразделение. Я ни разу не слышал, чтобы кто-то позавидовал нашему более сытному питанию, лучшему обмундированию и уважительному отношению к нам полкового начальства.

Перед поиском нам давали по стопке. Кое-кому этого казалось мало, и два-три человека отдавали свои «сто» кому-то одному, и так по очереди...

Был у нас и такой разведчик — орловский мужик Володя Пова-га (помните, он спас мне жизнь). Повага брал эти триста граммов водки, наливал в котелок, крошил туда хлеб и ложкой ел... Он был разведчиком высшего класса. Я, командир взвода, многому у него научился. А главное, разведчики признали меня командиром взвода, когда Повага это сделал первым.

Одеты разведчики не всегда по-уставному. Расскажу о курьезном случае. Однажды я сопровождал командира полка, который проверял, как несут службу пехотинцы на переднем крае, как они обмундированы. Он был одет в видавшую виды шинель и солдатскую шапку. Это для того, чтобы не засек немецкий снайпер. Я же в кожаной куртке, кубанке, новых польских хромовых сапогах с высоким задником.

Когда мы проходили по траншее, то один солдат командиру честь не отдал, а вот передо мной вытянулся по стойке смирно. Командир улыбнулся и ничего не сказал. Но с тех пор он меня называл не иначе как «полковник». Часто в сложной обстановке раздавалась команда: «Полковника ко мне!», и все знали, что командир вызывал меня, сержанта Гофмана. Командир уважал меня и даже по-отечески любил.

Когда подполковник был тяжело ранен (это было в Польше), то попросил разрешения у командира дивизии, чтобы именно я сопровождал его до госпиталя. Разрешение было дано. И пока я не убедился, что операция прошла успешно, не уехал в часть. Это очень много говорит о наших взаимоотношениях.

У меня в семейном альбоме сохранилась дорогая мне фотография командира полка, которую он прислал из госпиталя. На её обратной стороне написано: «Полковнику Гофману от подполковника Олефи-ренко». Письмо, к сожалению, не сохранилось.

На войне нередко героическое и трагическое переплеталось. За два дня до наступления с Одерского плацдарма на Берлин в блиндаж командира полка зашли два капитана-артиллериста, оба «под мухой». И стали доказывать, что немцы уже драпанули, надо, мол, поднимать пехоту, а то проснетесь, а Берлин уже будет взят. Командир вызвал начальника штаба полка и меня. Мы оба доложили, что данная информация не заслуживает внимания. Он велел артиллеристам покинуть блиндаж, но те решили доказать, что немцев нет. Пошли на передовую (все это было ночью), подняли шум, крик и... были убиты немцами.

Я где-то читал, что на фронте сама обстановка воспитывает у воинов волевые качества, храбрость. Мне кажется, что обстановка постоянной опасности — скорее экзамен на боевую зрелость. Нелепая гибель двух артиллеристов подтверждает мою мысль.

И в заключение хочу отметить: воевал как все, понимал, что надо бить фашистов. Такая работа была, и я старался делать ее с умом и полной отдачей.

В семнадцать лет я не гулял по паркам,

В семнадцать лет я в танцах не кружил,

В семнадцать лет цигарочным огарком Я больше, чем любовью, дорожил!

В семнадцать лет средь тощих однолеток Я шел, и бил мне в спину котелок.

И песни измерялись не в куплетах,

А в километрах пройденных дорог.

...А я бы мог быть нежен, смел и кроток,

Чтоб губы в губы, чтоб хрустел плетень!

... В семнадцать лет с измотанных обмоток Мой начинался и кончался день.

Евгений Винокуров

И тишиною потрясен,

Солдат, открывший миру дверь,

Не верит в день, в который он Четыре года верил...

В. Прокопенко

Подвиг, совершенный советским народом в дни штурма Берлина — одна из самых ярких страниц истории Великой Отечественной войны.

Наша 88-я гвардейская стрелковая дивизия готовилась к битве за Берлин с плацдарма на реке Одер. Особенно досталось разведчикам. Надо было во что бы то ни стало взять «языка» — и не любого, а такого, чтобы рассказал о численности обороняющихся, вооружении, расположении штабов и огневых точек. Я вывел закономерность: чем острее необходимость в «языке», тем труднее его взять.