Светлана Кайдаш - Сила слабых - Женщины в истории России (XI-XIX вв.)

Вскоре после свадьбы с Мариной Мнишек 17 мая 1606 года Лжедмитрий был убит. На престол взошел Василий Шуйский, давний враг Годуновых. Однако, чтобы упрочить свой авторитет и украсить правление жестом великодушия, он приказал перенести останки семьи Годуновых в Троице-Сергиев монастырь и там похоронить по царскому чину. Гробы с останками покойных несли монахи и бояре, следом за похоронной процессией ехала монахиня Ольга (Ксения), «причитала и голосила». Присутствовавший на церемонии Конрад Буссов записал ее причитания: «О горе мне, бедной покинутой сироте! Самозванец, который называл себя Димитрием, а на самом деле был только обманщиком, погубил любезного моего батюшку, мою любезную матушку и любезного единственного братца и весь наш род, теперь его самого тоже погубили, и как при жизни, так и в смерти своей он принес много горя всей нашей земле. Осуди его, господи, прокляни его, господи!» [65] Буссов Конрад. Московская хроника, с. 137.

В этом причитании, как и в песне, которую записали для Ричарда Джемса, слышны не только женские жалобы на свою загубленную жизнь, но и сетования на несчастья всей русской земли: «за что наше царьство загибло?» — в песне; «принес много горя всей нашей земле» — в плаче. Обращает внимание поразительное по трезвости наблюдение Ксении, что горе русской земле Самозванец принес и своей смертью. Настоящего боярского раздора еще не было, но Ксения уже угадала его осенью 1606 года.

После похорон Ксения поселилась в Подсосенском монастыре около Троице-Сергиева. Вместе с ней тут оказалась одна из жертв ее отца — ливонская королева Мария Владимировна, внучка Евфросинии Старицкой, которая была выдана за датского принца Магнуса еще самим Иваном Грозным. Годунов после смерти ее мужа обманом выманил Марию из Ливонии, так как видел в ней соперницу по праву на царский престол, разлучил с дочерью, которая вскоре умерла (уверяли, что Борис позаботился и об этом), и насильно постриг в монахини. Разумеется, он и представить себе не мог, что когда-нибудь его любимая дочь будет делить судьбу и монастырскую крышу с этой заживо им похороненной правнучкой Ивана III.

Ксения, учившаяся лицевому шитью на работах Евфросинии Старицкой, была рада встретиться с наследницей Старицкой по крови. Возможно, они вспоминали умершую, говорили о ее рукодельной мастерской. Когда под стенами Троице-Сергиева монастыря встали войска Лжедмитрия II, Ксения оказалась там вместе с ливонской королевой — так звали Марию, несмотря на монашеское платье. В монастыре укрылись жители многих окрестных сел. Знаменитая осада длилась почти полтора года и закончилась поражением поляков: осаждавшие не смогли взять монастырскую крепость, защитники которой показали чудеса храбрости. Все беды и трудности осажденных разделила и Ксения.

Поразительно, что оставляет нам иногда история на память. Сколько бумаг, книг несравнимо более позднего времени безвозвратно погибло, но до наших дней чудом сохранилось письмо Ксении, написанное ею в осажденном монастыре и посланное в Москву тетке, княгине Домне Ноготковой (родной сестре жены царевича Ивана, убитого отцом Иваном Грозным). В письме от 29 марта 1609 года Ксения сообщает, что она «в своих бедах чуть жива... и впредь, государыня, никако не чаем себе живота, с часу на час ожидаем смерти, потому что у нас в осаде шатость и измена великая. Да у нас же за грех за наш моровая поветрея, всяких людей изняли скорби великия смертныя, на всякой день хоронят мертвых человек по 20 и по 30 и больши» [66] «Исторический вестник», 1884, № 1, с. 21. . Эти строки — подлинный голос Ксении Годуновой, уже не в пересказе слушателей ее плача, не в поэтической интонации песни, а в строгой неоспоримости документа.

После снятия осады Ксения в начале 1610 года переехала вместе с ливонской королевой в Москву, в Новодевичий монастырь. Однако судьба не оставила ее бедами. Вскоре казаки Ивана Заруцкого, который после смерти Лжедмитрия II взял под свое покровительство Марину Мнишек, напали на Москву и разграбили Новодевичий монастырь. «А когда Ивашка Заруцкий с товарищами Девичий монастырь взяли, то они церковь божию разорили и черниц — королеву, дочь князя Владимира Ондреевича, и Ольгу, дочь царя Бориса, на которых прежде взглянуть не смели, ограбили донага, а других бедных черниц и девиц грабили и на блуд брали»,— говорится в одной из грамот того времени.

В 1622 году на сорок первом году жизни Ксения скончалась в Суздальском Покровском монастыре. Ее тело по завещанию перевезли в Троице-Сергиев и похоронили рядом с родителями. Современники считали, что несчастья настигали Ксению Годунову за грехи ее близких, видели в этом божью кару. Так думал, например, дьяк Иван Тимофеев во «Временнике»: «Явно, что за грехи родителей ее и всех ее родных она одна за всех перенесла всякое бесчестие» [67] «Временник Ивана Тимофеева». М.— Л., 1951, с. 256. .

Личная ее безвинность, напрасность ее страданий трогали и вызывали сочувствие. Ксения родилась еще при жизни Ивана Грозного и умерла, когда в России начали править Романовы.

Трагическая ее судьба не оставила равнодушными художников последующих эпох. Суриков собирался писать картину, навеянную ее образом: к сожалению, этот замысел не был им доведен до конца. К. Маковский и И. Неврев изобразили Ксению, когда на ее глазах убивают мать и брата, когда ее приводят к Лжедмитрию.

Как выяснилось недавно, Ксении Годуновой собирался посвятить один из первых своих драматических опытов А. Н. Островский. Сохранился фрагмент драмы, действие которой происходит в «тереме Аксиньи Борисовны» в дни приезда в Москву ее жениха [68] Островский А. Н. Полн. собр. соч., т. 7. М., 1977, с. 461-463 . Но еще ранее Ксения стала героиней трагедии Пушкина «Борис Годунов». Приподымая завесу над смыслом этого образа, Анна Ахматова в своих набросках книги о Пушкине замечала, что в Ксении, как в Ленском из «Евгения Онегина» и в Командоре из «Каменного гостя», Пушкин воплотил дорогую ему мысль — о боязни потерять счастье, о «загробной» верности и ревности [69] «Вопросы литературы», 1970, № 1, с. 164. . В одной из центральных сцен трагедии Ксения целует портрет умершего жениха, не принимая утешений близких и твердя: «Я и мертвому буду ему верпа». Неожиданная и примечательная черта образа Ксении у Пушкина: исповедуясь в своем горе, Ксения говорит напевно, будто лирическим народным речитативом. Вряд ли Пушкин знал, что Ксении приписывали сочинение стихов (песни, сохранившиеся в тетрадях Ричарда Джемса, были опубликованы уже после смерти Пушкина). Но если попробовать записать маленький монолог Ксении ритмической разбивкой, мы наглядно убедимся, что перед нами стихи, родственные по духу подлинным песням Ксении Годуновой: