Ирина Карацуба - Выбирая свою историю. «Развилки» на пути России: от рюриковичей до олигархов

Но больше всего меня потрясают события в большевистской партии. Оказывается, еще 10 октября 1917 года… в ЦК большевиков произошел раскол. Ленин и Троцкий оказались в меньшинстве. По их настоянию срочно был созван съезд партии, состоявшийся 17–19 октября в Петрограде. На этом съезде большинство депутатов с мест одобрили линию Каменева и Зиновьева о поисках компромисса с другими социалистическими партиями! Ленин и Троцкий и их немногочисленные сторонники вышли из РСДРП (б) и заявили о создании ими новой партии — Коммунистической. Опасность гражданской войны ликвидирована, — таким увидел возможное развитие событий один из крупнейших отечественных исследователей.

1 сентября 1917 г. Ленин в статье «О компромиссах» сделал от имени партии большевиков следующее предложение: «Компромисс состоял бы в том, что большевики, не претендуя на участие в правительстве (невозможно для интернационалиста без фактического осуществления условий диктатуры пролетариата и беднейшего крестьянства), отказались бы от выставления немедленно требования перехода власти к пролетариату и беднейшим крестьянам, от революционных методов борьбы за это требование. Условием, само собою разумеющимся и не новым для эсеров и меньшевиков, была бы полная свобода агитации и созыва Учредительного собрания без новых оттяжек или даже в более короткий срок. Меньшевики и эсеры, как правительственный блок, согласились бы (предполагая компромисс осуществленным) составить правительство целиком и исключительно ответственное перед Советами, при передаче в руки Советов всей власти и на местах». Такое предложение, означавшее переход правительства под контроль Советов (как раз в начале сентября большевистскими стали Советы обеих столиц), не устроил левые партии. Тогда Ленин меняет тактику: уже 15 сентября 1917 г. он шлет в ЦК РСДРП(б) письма с требованием подготовки вооруженного восстания.

А Керенский, оттолкнув умеренно-правые силы, создал свой последний кабинет, просуществовавший с 25 сентября по 25 октября и не предложивший стране ничего, кроме правой программы: продолжение войны, восстановление дисциплины в тылу, недопустимость «земельных захватов». Министры мечутся по стране, пытаясь погасить конфликты, вывезти с юга хлеб, прекратить забастовки. Они терпят поучения послов союзных держав (требующих «доказать на деле свою решимость применить все средства в целях восстановления дисциплины и истинного воинского духа в армии, а равно обеспечить правильное функционирование правительственного аппарата как на фронте, так и в тылу») — и капитулируют перед общей стачкой железнодорожников, обещая им прибавки к жалованию. Порой правительство даже не могло собрать кворума, чтобы проводить заседания кабинета. Керенский вновь и вновь произносит речи и проводит последнюю «реформу» — упраздняет Государственную думу и Государственный совет.

К осени власть растеряла кредит доверия. Она не имела прочной опоры даже в партиях своих министров. Кадеты еще в июне потерпели поражение на выборах в городские думы, а их отказ признать автономию окраин привел к разрыву с национальными «филиалами» партии на Украине и в Литве. На Всероссийской конференции меньшевиков в мае часть их во главе с Мартовым выступила против войны, а группа Плеханова — за ее продолжение. Раскол произошел и в партии эсеров: на левых — сторонников радикальных реформ и правых, поддержавших правительство.

В сентябре-октябре бастовало 2,4 млн человек. Разгул преступности и дороговизны пугал горожан. Озлобление на спекулянтов приводило к росту «антибуржуйских» настроений «улицы», которые смыкались с недовольством распущенных солдат. По сообщениям армейских и губернских правительственных комиссаров, ситуация в армии обострилась — солдаты не хотели провести еще одну зиму в окопах.

Но если на фронте дисциплину еще как-то удавалось поддерживать, то тыловые гарнизоны вышли из-под контроля. Летом начались погромы под нехитрыми лозунгами: «Смерть богачам-кровососам! Разорвем их поганые глотки, чтобы они нас, несчастных, не предавали за медный пятак! За мной, уничтожим всех буржуев!» В Липецке, Ржеве, Новочеркасске, Ельце, Курске, Торжке, Екатеринбурге, Белгороде, Кутаиси, Острогожске солдаты громили винные заводы и склады, а затем лавки и магазины. 30 сентября историк Ю. В. Готье записал в дневнике: «Аграрные и городские погромы везде — Козлов, Тамбов, Рязань, Харьков, Одесса, Бендеры и т. д. Деморализация идет вширь и вглубь». В первой половине октября 2-й гвардейский корпус (Юго-Западный фронт) «со страшными грабежами, предавая все помещичьи усадьбы огню и мечу, прошел… через всю Подольскую губернию».

На имя Керенского и его министров приходили сотни телеграмм об «аграрных беспорядках», погромах, самоуправстве солдат, разгуле преступности. Об атмосфере того времени дают представление заголовки московских газет 25 октября 1917 г.: «Анархия», «На погромах», «Бои в Казани», «Захват фабрик и заводов», «Бесчинства солдат», «Продовольственные беспорядки», «Голод», «Разгром имения Тянь-Шаньского», «Захват мельниц», «Ультиматум городских служащих» и т. п. Распущенный Временным правительством финский сейм провозгласил свои верховные права на территории Финляндии, на Украине объявила себя высшей властью Центральная Рада. Уличные «хвосты»-очереди и стихия городского дна быстро разочаровали обывателя в еще недавно восторженно принятой революции: ее символ — «царица-свобода» — стал восприниматься оборванной и опустившейся уличной девкой. Энтузиазм и митинговая активность сменились апатией и надеждой на любую власть, которая обеспечит, наконец, хоть какой-то порядок.

К тому времени на первое место выдвинулись большевики с лозунгами, намеченными Лениным в «Апрельских тезисах»: власть — Советам (а не парламентской демократии западного типа); национализация земли, банков и синдикатов; контроль Советов над производством и распределением; устранение профессионального чиновничества, армии и полиции. В сентябре-октябре обозначился процесс «большевизации» Советов: сторонники Ленина получили значительное число голосов в местных органах власти. Сама партия увеличилась с 24 тыс. членов в феврале до 400 тыс. в октябре. Для 150-миллионной страны это немного, но остальные были не многочисленнее: в период небывалой ранее политической активности 1917 г. все партии едва ли включали 1,5 % населения, и вопрос состоял в том, на чьей стороне были симпатии остальных.

«Советская власть отдаст все, что есть в стране, бедноте и окопникам. У тебя, буржуй, две шубы — отдай одну солдату, которому холодно в окопах. У тебя есть теплые сапоги? Посиди дома. Твои сапоги нужны рабочему», — гремел на митингах Троцкий, и его слова повторялись множеством других агитаторов. «Земля, хлеб и мир» звучало куда понятней, чем абстракции вроде «республики» и «демократии». Перед слушателями представали люди, которые, оказавшись у власти, все смогут. Другое дело, насколько эти десятки и сотни тысяч людей (и им сочувствовавшие) становились сознательными последователями учения Карла Маркса: на улице говорили, что большевик тем отличается от меньшевика, что хочет дать народу больше. Это, собственно, с обезоруживающей простотой признавал в 1917 г. и сам Ленин: «В результате под знамя большевизма идет всякий недовольный, сознательный революционер, возмущенный борец, тоскующий по своей хате и не видящий конца войны, иной раз прямо боящийся за свою шкуру человек».