Ирина Карацуба - Выбирая свою историю. «Развилки» на пути России: от рюриковичей до олигархов

Гордин Я. М. Мятеж реформаторов: 14 декабря 1825 г. Л., 1989.

Киянская О. И. Павел Пестель: офицер, разведчик, заговорщик. М., 2002.

Киянская О. И. Южный бунт: Восстание Черниговского пехотного полка (29 декабря 1825–3 января 1826 г.). М., 1997.

Парсамов B. C. Декабристы и французский либерализм. М., 2001.

Бокова В. М. Эпоха тайных обществ. Русские общественные объединения первой трети XIX века. М., 2003.

Эйдельман Н. Я. Лунин. М., 1970.

Эйдельмаи Н. Я. Апостол Сергей. М., 1975.

Вечером 29 ноября 1830 г. молодой офицер польской армии Петр Высоцкий объявил еще более молодым учащимся Варшавской школы подпрапорщиков: «Братья, час свободы пробил!» Повстанцы пошли на штурм гвардейских казарм, а отряд из 14 заговорщиков отправился на захват резиденции русского наместника в Царстве Польском великого князя Константина Павловича. Сообщники отперли им решетки Бельведерского дворца, но Константин успел выскочить в ночном халате и спрятаться. Пока русские полки, не получая никаких приказов, бездействовали, варшавские студенты, мещане и рабочие захватили город. Потрясенный восстанием своих «детей» (Константин искренне считал себя «большим поляком», чем они сами), наместник без боя вывел свои части из города — а затем русские войска и чиновники ушли из Царства Польского.

Ветеран наполеоновских войн генерал Юзеф Хлопицкий, не пожелавший принять звание главнокомандующего от «бунтовщиков», принял его от имени польского правительства, провозгласил себя диктатором — но все же немедленно отправил посольство к законному польскому королю Николаю I. Требования восставшей Польши можно было бы назвать умеренными (послы просили о соблюдении конституции 1815 г., о свободе и гласности заседаний сейма, о вотировании налогов палатами и об охране королевства исключительно польскими войсками), если бы не стремление вернуть границы Речи Посполитой 1772 г., т. е. возвратить Украину и Белоруссию.

Возникший призрак былого величия Речи Посполитой губил дело независимости. На такую капитуляцию император пойти не мог — как не могло ее признать и российское общество. Посольство завершилось безрезультатно, и царь в манифесте от 24 декабря 1830 г. заклеймил неблагодарных подданных, «осмелившихся диктовать условия своему законному государю». После чего восставшие лишили его польской короны. Но превратить восстание в народную войну члены польского сейма и руководители польского правительства боялись больше всего.

Сеймовые дебаты о крестьянской реформе завершились безрезультатно и оттолкнули крестьянство от шляхетского восстания: «Наварили себе паны пива, так сами его и пейте».

Спор «братьев-славян» должен был решаться оружием. Перевес сил явно был на стороне Николая, но после отчаянного сопротивления поляков в битве при Грохове в феврале 1831 г. русские войска, уже было занявшие восточное предместье Варшавы, вынуждены были отступить. Польское командование весной пыталось — и не без успеха — перехватить инициативу: армия восставших была доведена почти до 80 тыс. человек; польская конница вторглась на Волынь и в Литву.

В эти дни Николай подал своему «отцу-командиру», фельдмаршалу И. Ф. Паскевичу, записку о необходимости «ухода» России из Польши:

«Оставаясь верным вышеуказанному началу, в силу которого следует сообразоваться исключительно с истинными интересами России, я полагаю, что единственный способ рассмотреть этот вопрос и действительно уяснить его себе, следующий: Россия — держава могущественная и счастливая сама по себе; она никогда не должна быть угрозою ни для своих соседей, ни для Европы. Но оборонительное ее положение должно быть настолько внушительно, чтобы сделать всякое нападение невозможным. Бросая взгляд на карту, страшно становится, видя, что граница польской территории Империи доходит почти до Одера, между тем как на флангах она отступает за Неман и Буг, чтобы упереться близ Полангена в Балтийское море и у устьев Дуная в Черное море. В этой выдающейся части находится население существенно враждебное к России и потому требуется армия для удержания его в подчинении. Эта страна ничего не приносит Империи, напротив, она не может существовать иначе, как посредством постоянных жертв со стороны Империи, чтобы дать ей возможность содержать свое собственное управление. Таким образом ясно, что выгоды от этого беспокойного владения ничтожны, между тем как неудобства велики и даже опасны. Остается решить как пособить этому. Я тут не вижу другого средства, кроме следующего:

Объявить, что честь России получила полное удовлетворение завоеванием Царства Польского, что Россия не имеет никакого интереса владеть провинциями, неблагодарность которых была так очевидна, что истинные ее интересы требуют установить и утвердить свою границу по Висле и Нареву, что она предоставляет остальное, как недостойное принадлежать ей, своим союзникам, которые могут сделать из него все, что им покажется нужным».

Шаг был неожиданным — со стороны фигуры, как будто хрестоматийно известной в качестве тупого солдафона, только что потопившего в крови восстание декабристов, и «жандарма Европы». Но он показал и другого Николая — человека, способного на уступки и реформы.

Этим планом российский самодержец не только показывал, что готов предоставить Польше свободу — он, по-видимому, искренне считал, что «пользы от приобретения никакой, только ущерб, в том числе промышленности». По сути дела Николай высказал намерение «сдать» всю выстроенную его предшественниками после эпохи наполеоновских войн систему устройства Центральной Европы.

Распался бы союз «трех черных орлов» — Австрии, Пруссии и России, основанный на совместных разделах Польши в XVIII в. и на совместной борьбе с либеральными попытками преобразования европейских абсолютистских режимов в рамках «Священного союза». Борьба за оставленные русскими войсками польские земли, безусловно, обострила бы противоречия между Берлином и Веной, которым таким образом передавалась роль главных «держиморд» в Европе.

Россия бы навсегда освобождалась и от сомнительной чести быть «жандармом Европы», и от «неблагодарных» провинций. Не было бы в наших с Польшей отношениях ни подавления нового польского восстания 1863–1864 гг., ни безнадежной попытки русификации «привислинского края» — с обучением на русском языке в Варшавском университете и возведением помпезного православного собора в центре польской столицы. Воссоздание Польши столетием раньше если бы и не уничтожило вовсе, то существенно смягчило противостояние «братьев-славян» в XX в. с его очередной русско-польской войной 1920 г., пресловутым «четвертым разделом» в 1939 г. и катынской трагедией.