Андрей Буровский - «Отречемся от старого мира!» Самоубийство Европы и России

Армия 1917 г. — это другая армия, чем была в 1914-м.

Солдаты тыловых гарнизонов просто панически боятся отправки в действующую армию. Они готовы поддержать любую силу, которая оставит их в городах и избавит от фронта.

При этом любые войска, снимаемые с фронта для участия в «политике», автоматически становятся «верными» правительству: тем, кто снимает их с фронта и делает тыловыми.

Балтфлот в Первой мировой почти не воевал. В тесноте кубриков матросы подыхали со скуки, устанавливали примерно такие же нравы, какие возникают в заключении. Давно известно: если запереть вместе молодых парней примерно одного возраста, у них установятся нравы «человека, лишенного современной культуры… нравы дикаря». {184} 184 Клейн Л. С. Перевернутый мир. — СПб: 1992.

Балтийские матросы к 1917 г. сделались не только самыми революционными во всей русской армии. Они были ближе всего к уголовному миру. Почитайте любой рассказ Леонида Соболева или Бориса Лавренева — у них все «братцы-матросики» изъясняются на жаргоне каторжников и ходят («хиляют») развалисто-бесшумной воровской походочкой.

Десятки тысяч парней, развращенных бездельем, агитацией, собственными лагерными нравами. Жуткая гремучая смесь.

Все разумные офицеры считали: армия должна быть вне политики. Так полагали и в России, и в любой другой стране — армия выполняет общенациональные задачи. «Позвольте! — отвечали большевики, да и другие „левые“. — Вы что же, не считаете солдат гражданами?»

Армия воевать не хотела, агитаторов же — слушала и листовки читала.

К концу 1916 г. те, кто оставались в частях — уже разагитированные, читающие листовки разных партий, выбирающие комиссаров, подумывающие о выборе командующих.

В конце 1917 г. вооруженные толпы бежали с фронта, но бежали-то в основном куда? Делать революцию, естественно!

Когда в стране скапливается такая масса, ее не очень трудно повести «на штурм, на слом». Вопрос — кто поведет и куда?

К началу 1917 г. революции в России хотят все — чуть ли не члены самой императорской фамилии. Конечно же, не массового смертоубийства и уж тем более не советской власти. но конца царизма — хотят. Армия просто не может оказаться в стороне от событий. И не оказывается.

Волею неисповедимой исторической судьбы основную роль в революциях 1917 г. сыграли матросы Балтийского флота и части Петроградского гарнизона. Потому что накапливались в столице или поблизости? И поэтому тоже, но не только. После Моонзундского сражения 1915 г. Балтфлот почти не участвовали в боевых действиях, стоял грозной защитой Петрограда. Кстати, противник за всю войну ни разу даже не сунулся к Питеру. Видимо, защита все же была и вправду грозная.

Матросы получали не очень плохое довольствие, в увольнительные ходили часто и не в худшие места: городки Прибалтики, Кронштадт, Петербург. Но не воевали. У этих людей был не очень высокий образовательный уровень, но много возможностей читать агитационную литературу любых партий. Особенно много среди них было сторонников анархистов и левых эсеров. Злые языки говаривали, что в анархистах их привлекает идея безвластия, а у эсеров — идея терактов.

Части Петроградского гарнизона, до 120 000 человек, не сменялись по крайней мере год. Что произошло? Набрали крестьянских парней в армию, поставили в теплых казармах с приличным пайком и к тому же в столице. Петербург они видели бы разве в кино да на картинке, а теперь вот могли гулять по улицам Питера довольно часто — отпускали их раз в неделю.

Естественно, солдатики совершенно не намеревались менять эту безопасную, спокойную жизнь на кромешный ад обстрелов и атак на фронте. А проклятые царские сатрапы стали планировать перевести их на фронт! Сразу стало окончательно ясно: Россией управляют враги народа и эксплуататоры, пора делать революцию!

А тут еще наложилось событие такое же «важное»: в булочных возникли перебои со свежими белыми булками. О «нехватках хлеба» как причине февральской революции в СССР писалось очень много. В фильмах производства 1936 г. вообще показано, как жители Петрограда валяются на улицах, умирая от голода: по карточкам дают полфунта хлеба. (то есть двести двадцать пять граммов), потом четверть фунта… осьмушку… Вот и лежат на улицах умирающие.

По сему поводу должен сообщить всем читавшим, учившимся и смотревшим: никакой нехватки хлеба не было. Вообще. Не было даже нехватки белых булок — так называемых французских. Как продавались они в каждой булочной, так и продолжали; как стоили пятак, так и продолжали.

Единственное, что произошло: два дня подряд привозили мало белой муки. Не совсем ее не стало, а меньше прежнего, и притом не навсегда, а временно; чуть меньше обычного — и только. В результате французские булки продавались (о, ужас!) вчерашние, чуть ли не черствые. Серьезная причина для революции.

Нет-нет! Разумеется, причина не во французских булках, даже не в плохом подвозе пшеничной муки. Дело в том, что в стране сложилась революционная ситуация. Вождь мирового пролетариата, Владимир Ульянов, так определял ее: «Когда верхи не могут управлять по-старому, когда низы не желают жить по-старому». {185} 185 Ленин В. И. Крах II Интернационала // Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 26. — М.: 1972, с 218.

Сказано хорошо, но несколько неопределенно. Действительно: почему верхи вдруг уже не могут управлять по-старому, а низы не желают по-старому жить? Почему именно в этот момент?

Самая распространенная точка зрения: «усиливаются, больше обычного, страдания и лишения широких народных масс». {186} 186 Там же. Эта точка зрения была в СССР традиционной; она хорошо объясняла, как правильно и вовремя большевики делали революцию. Однако она принципиально и полностью неверна.

В 1789 г. французские простолюдины были самыми богатыми простолюдинами в Европе. А парижские лавочники — самыми богатыми простолюдинами во Франции. Тем не менее, именно они-то и начали Французскую революцию, которую у меня не достанет душевных сил назвать «великой».

Так же точно в 1917 г. российское простонародье уж по крайней мере не голодало. Подданный Российской империи 1917 г. даже в условиях войны жил лучше, чем в 1907-м, а тем более — в 1897 г. И тем не менее.