Максим Оськин - Брусиловский прорыв

Последнее требует некоторого объяснения. Надо сказать, что ген. М. В. Алексеев, после занятия императором Николаем II поста Верховного Главнокомандующего, стал бояться даже разумного риска, который он мог вполне допускать ранее на посту главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта. Престиж царского имени должен был оставаться на недосягаемой высоте, а война между тем затягивалась. Еще на первоапрельском совещании генерал Алексеев смог убедиться в психологической неустойчивости ряда высших командиров, чисто эмоционально боявшихся наступления. Так что не представляется удивительным, что Начальник Штаба Верховного Главнокомандующего поинтересовался психологическим состоянием главкоюза.

Получив заверение в уверенности, твердости и непоколебимости ген. А. А. Брусилова, ген. М. В. Алексеев мог с легким сердцем начинать предполагаемое стратегическое наступление на Восточном фронте, почином к чему служило наступление армий Юго-Западного фронта. Уверенность в успехе была велика. Например, министр земледелия А. Н. Наумов, посетивший Ставку 20 мая, за два дня до начала наступления Юго-Западного фронта, вспоминал: «Общее настроение в Ставке, сравнительно с прежним, я нашел более бодрым и уверенным. Да и сам генерал Алексеев казался значительно спокойнее, проявляя не только большую общительность, но даже приветливость» [44].

Весной 1916 года в тылу было спокойно, а население страны настроено весьма оптимистично. Улучшение ситуации в армии, прекращение отступления, насыщение Действующей армии техникой – все это в письмах на родину передавалось солдатской массой в глубь империи. Донесения с мест в министерство внутренних дел в один голос говорили, что новые призывы встречаются спокойно, что «народ в массе своей желает во что бы то ни стало довести войну до победоносного конца». Например, подобное донесение из Костромы от 23 мая указывало: «Такому спокойному общественному настроению много способствуют письма нижних чинов из Действующей армии, свидетельствуя о хорошем и бодром настроении в армии и о полной надежде на победу» [45].

Армиям Юго-Западного фронта, изготовившимся к наступательной операции, оставалось только подкрепить эти настроения в тылу победой. Штабы армий Юго-Западного фронта: 8-я армия – Ровно, 11-я армия – Волочиск, 7-я армия – Гусятин, 9-я армия – Каменец-Подольский. Штаб фронта – Бердичев.

Согласно мысли главкоюза, главный удар должна была наносить 8-я армия ген. А. М. Каледина на северном фасе фронта, дабы слить свой удар с армиями Западного фронта. Также большие надежды возлагались на 9-ю армию ген. П. А. Лечицкого, которая должна была действовать на южном фасе фронта, рядом с Румынией. Втягивание Румынии в войну на стороне Антанты было важной целью русского командования и союзной политики в целом. Центральные армии – 11-я и 7-я – получали задачу вспомогательных ударов, дабы не допустить маневрирования резервами вдоль атакуемого фронта со стороны неприятеля.

В связи с намеченным планом действий на главном операционном направлении, Львовском, строилась сравнительно слабая группировка. Зато главные усилия переносились на правый фланг, в 8-ю армию, долженствовавшую поддержать наступление Западного фронта, хотя генерал Брусилов превосходно знал как о позиции А. Е. Эверта, так и о волевых качествах М. В. Алексеева. Также войска 9-й армии, долженствовавшие побудить к вступлению в войну Румынию, обрекались на втягивание в Южные Карпаты, хотя гораздо более целесообразным после успешного прорыва стал бы поворот 9-й армии на север, дабы вынудить противника отступать в центре.

С другой стороны, возросшая мощь технических средств ведения боя в 1914–1915 годах отчетливо выявила безуспешность глубокого прорыва в случае, если противник обладал могучей артиллерией. Огромные потери отнюдь не покрывали возможных успехов такого наступления: понижение боеспособности армий играло против наступавшего. Посему генерал Брусилов, возможно, и ставил войскам Юго-Западного фронта задачи прорыва на сравнительно ограниченную глубину, не забывая и о том, что главный удар все равно наносить Западному фронту.

Планирование русскими фронтовой операции как прорыва укрепленных позиций противника на широком фронте, вне сомнения, сковало оперативную свободу австрийского командования в смысле маневрирования резервами в пределах полосы наступления армий русского Юго-Западного фронта. Но и только. Опять-таки, собственным планированием не занимались и командующие армиями. Как считает компетентный исследователь, планирование действий войск со стороны командармов не могло привести к оперативным успехам на фронте, ограничившись исключительно тактическими победами, так как не ставилась задача дальнейшего развития наступления после удачного прорыва. «Это было, по существу, чисто фронтальное сражение с нанесением ударов на широком фронте и с ограниченными целями разбить живую силу противника и овладеть его позициями» [46].

Прорыв осуществлялся на четырех армейских и девяти корпусных участках в 450-километровой полосе (в дальнейшем полоса наступления армий Юго-Западного фронта расширилась до 550 километров, достигнув глубины в 8 – 120 километров). Каждый армейский корпус, если он не использовался для участия в главном ударе, должен был производить частную вспомогательную атаку, дабы принцип сковывания сил противника по всему фронту был использован в наибольшей степени. В ночь на 22 мая специальные команды разведчиков и подрывников приступили к уничтожению искусственных препятствий перед неприятельскими позициями в местах, намеченных для прорыва.

Общее соотношение сил и средств в полосе наступления армий Юго-Западного фронта исчислялось примерно в 573 300 штыков и 60 000 сабель у русских против 448 150 штыков и 27 300 сабель у австрийцев. Против 1770 полевых и 168 тяжелых орудий у русских австрийцы могли выставить 1300 полевых и 545 тяжелых орудий. По другим данным, русские имели в своих рядах 603 184 штыка, 62 836 сабель, 223 000 бойцов обученного запаса и 115 000 безоружных при 2 017 орудиях, 2480 пулеметах и 13 взводах бронеавтомобилей против 592 330 штыков и 29 764 шашек при 2731 орудии у австрийцев. Можно также привести и такие цифры, где австрийцы имеют существенное превосходство над русскими в пехоте и технике: 573 307 штыков, 60 036 сабель при 2372 пулеметах и 1928 легких и 168 тяжелых орудиях у русских против 597 330 штыков, 29 884 сабель при 2563 пулеметах и 2747 легких и 374 тяжелых орудиях у австрийцев. Австрийцы дают исчисление собственных сил в 573 300 штыков и 20 000 сабель при 2690 орудиях и 2258 пулеметах [47]. Каким бы цифрам ни следовать, можно сделать два важных вывода. Во-первых, русские намеревались наступать, не имея решительного превосходства даже и в численности (максимум преимущества в живой силе – пятнадцать процентов). Во-вторых, в технических средствах ведения боя, и особенно в тяжелой артиллерии (один к трем в пользу неприятеля), русские уступали австро-венгерским войскам. И, наконец, сама-то оборона – готовившиеся более полугода оборонительные рубежи – тоже ведь чего-то стоила.