Леонид Фиалковский - Сталинградский апокалипсис. Танковая бригада в аду

— Ну-ну! Потише! Ничего я не знаю и не понимаю. Что ты затеял против меня?

— Ничего я не затеял. Ты сам решил за себя. Могу напомнить. Обедом ты решил свою судьбу. Забери свои шмотки и в медпункт впредь не показывайся. Ты и раньше немало делал подлостей. На этот раз прощения тебе не будет. Так что убирайся из нашей части.

— Никуда я не пойду.

— Тогда я сделаю, что уйдут тебя с большим позором.

— Ничего не понимаю, что затеял? А вообще, не становись мне костью в горле, выплюну, раздавлю! — прошипел он со злобой.

Вид его был страшен. Мне казалось, что он вытащит пистолет и выстрелит в меня. Почувствовал, что может это сделать. Об этом говорила его поза с несколько выставленными сжатыми кулаками, глазами, налившимися кровью, и подергивающиеся желваки. Мы были одни среди колесных машин и сугробов снега и смотрели друг на друга. Он действительно не понимал, что случилось, или его обуял страх возможного позора, или просто возмутился, что вторгся в его действия. Подлость стал прикрывать наглостью. Уловка, самозащита наглеца? Какая же это скотина! Как он мог ложкой дегтя испортить бочку меда — радость победы, воинскую дружбу, братство? Как он мог? Такой может. Таков он, его нутро, его суть. За все эти месяцы общения с ним все его поведение было на грани бессовестности, подлости. А случай ограбления аптеки в начале августа прошлого года? Не зря едва терпел его Манько. Он думал только о себе, о своем благополучии, действовал в свою пользу и ни с чем и ни с кем не считался. С таким, как говорится, в разведку идти нельзя. Так мы простояли друг против друга какое-то время. Говорить уже было не о чем. Я ушел прочь от него и чувствовал спиной, что он смотрит мне вслед, просверливая насквозь. Неприятный холод прошелся по спине. Он на все способен. Страшно представить, что и такой человек войдет в новую послевоенную жизнь. Сколько хороших людей унесла война и сколько еще погибнет?..

Ко времени ужина прибыл приказ из штаба бригады вывезти личный состав роты на митинг, который состоится завтра, 4 февраля 1943 года, в Сталинграде, на площади Павших борцов. И началось. Все зашевелились. Пошли звонки в бригаду с уточнениями времени, места сбора, формы одежды и так далее. Командир со старшиной роты и писарем Мезенцевым отбыли в штаб бригады. Что-то должны получить и все уточнить. Мы ждали вестей.

Уже поздно вечером из бригадного склада старшина Николаев привез несколько десятков новых полушубков и погоны. Ввели погоны для наших войск. Погоны! Непривычное понятие, ассоциируется с царской армией и вдруг нам, командирам и красноармейцам Советской Армии, — погоны. Не укладывается.

Полушубки раздали водителям, более квалифицированным и отличившимся ремонтникам и командирам, чаще других выезжавшим в составе групп технического обеспечения к месту боев. Новые полушубки распределял командир роты по списку. И назначал по своему усмотрению и личной симпатии. Старшина роты Николаев взял себе новый полушубок, хотя и до сих пор ходил в полушубке. Получил Манько. Мне не выдали, не внес меня в списки командир, считая, видимо, что меньше других нахожусь на морозе. Я не имел своей машины и не был прикреплен к какой-нибудь летучке. Мерз, как все. Находился, где придется. Конечно, не мешало бы обеспечить весь личный состав полушубками, но их не хватало на всех. Учитывая отношение ко мне командира, я и не рассчитывал получить полушубок, хотя он был мне положен, как и многим другим.

Стал пришивать погоны. Я пришивал на шинель. У кого были полушубки, пришивали к ним. Гимнастерок и погоны для них пока не выдавали. Под шинелью не было видно, и оставили гимнастерки с кубиками в петлицах.

Весь вечер только и было разговоров о предстоящем митинге, и к нему готовились. Очень поздно улеглись отдыхать. Погасил фитиль в гильзе. Уже стал дремать, как пришел Наумов. Все-таки пришел, разделся в темноте и лег спать на кушетке. И на этот раз он ни с кем не стал считаться. Поступил так, как было удобно только ему.

Общие потери вражеских войск в районе Дона, Волги, Сталинграда составили около 1,5 млн человек, до 3500 танков и штурмовых орудий, 12 тыс. орудий и минометов, до 5 тыс. самолетов и большое количество другой техники. Такие потери сил и средств катастрофически отразились на общей стратегической обстановке и до основания потрясли всю военную машину гитлеровской Германии.

Победа наших войск под Сталинградом означала коренной перелом в войне в пользу Советского Союза и начало изгнания вражеских войск с нашей территории..

Конечно, Сталинград являлся поворотным пунктом в истории Второй мировой войны, поскольку на Волге разбилась волна немецкого наступления, чтобы затем откатиться обратно, подобно волне прибоя. Но как ни тяжела была утрата 6-й армии, это не означало еще проигрыша войны на Востоке и тем самым войны вообще. Все еще можно было добиваться ничейного исхода, если бы такую цель поставили перед собой немецкая политика и командование вооруженных сил.

Встал очень рано. Еще темень во дворе. Спешил снять пораньше пробу с завтрака, так как личному составу нужно еще привести себя в порядок до начала митинга. Захватил два котелка — мой и Манько и попросил его протопить печку. Выстудило за ночь комнату. Выскочил во двор. Мороз аж дух перехватил — такой крепкий стоял с ночи. Где-то под тридцать градусов. Не очень-то долго пробудешь на митинге при таком холоде, да еще в шинели. Далеко идти пешком, а там долго стоять на площади и мерзнуть. Задумаешься.

Кухни стояли на улице. Шихалев суетился возле них. Шапка завязана тесемками на подбородке, воротник и верхняя часть шинели покрыты инеем.

— Сейчас будет, товарищ фельдшер, — ответил он на мое приветствие. Все подпрыгивал, хлопая ладонями, — еще не согрелся. На завтрак приготовил перловую кашу, заправленную свиной тушенкой, чай. Лукьянов выдал сахар и хлеб. Опробовал пищу и разрешил выдачу завтрака. Взял завтрак на двоих, мне и Николаю, в один котелок кашу, в другой чай и понес в медпункт. На улице возле кухни никто пищу не принимал — было очень холодно. Кушали, где жили: в машинах, в домиках.

Наумов встал, увидев, что завтрак принес на двоих, не стал умываться, молча взял котелок и ушел.

— Почему не взял на всех завтрак? — спросил Николай.

— Больше вместе с ним не будем. Он не должен с нами жить. Ему вообще надо уйти из роты.

— Той тот, як его, — заволновался Манько, — что случилось?

— Случилось. Дрянь он. Пока сказать не могу. Для его же пользы должен уйти из роты, о чем я ему вчера сказал.

— Что же все-таки случилось? Живем вместе, я должен знать.