Владилен Орлов - Судьба артиллерийского разведчика. Дивизия прорыва. От Белоруссии до Эльбы

— обзвонить всех 8- и 7-классников и пригласить в дружину;

— организовать круглосуточное дневное и ночное дежурство; тут же составили список дежурств, начиная с этого часа;

— немедленно разнести песок и бочки на чердак и на этажи;

— наполнить бочки водой для тушения зажигалок;

— еще что-то.

С этой минуты мы почувствовали себя хозяевами и защитниками школы! Появился небывалый прилив сил. Сразу же закипела работа.

Нашлось несколько лопат, совков, щипцов для захвата упавшей «зажигалки», просто кусков фанеры и кровельного железа, и мы стали грузить песок в школьные деревянные урны из-под мусора, таскать эти урны на чердак и этажи. Обедать ходили домой по очереди. От непривычки скоро устали, но каждый прекращал работу только, когда совсем обессилевал. Отдохнув, опять таскали урны (на чердак вдвоем). В перерыве я зашел в свой класс. В окна било яркое солнце. Взгляд останавливался на всем таком знакомом и близком, на слегка покоробленной и потертой коричневой доске, на тряпке с мелом, на исцарапанных партах, своей и товарищей, на трещинах деревянного пола, стенах с картами и портретами. Все такое родное и уже бесконечно далекое. Прощай, детство! Больше не видать ни класса, возможно, и школы. Защемило и стало как-то тяжело на сердце. Я вышел и больше в класс не заходил. К вечеру натаскали много песка, установили бочки с водой, организовали дежурство по 3–5 человек, порядок смены, завели журнал, куда заносили все подряд (почти дневник). Штаб разместили в учительской у телефона, там же был диванчик для отдыха. Поздно вечером, где-то около 23 часов, все, кроме дежурных, разошлись по домам. Так продолжалось еще 2–3 дня, но уже стало легче, поскольку пришло еще несколько ребят, да и все емкости заполнились. Всего наша самостийная дружина насчитывала 15–20 человек. В перерывах обсуждали ситуацию. Ежедневные сводки с фронта были неутешительными. Вначале вообще трудно было понять, что происходит. 23 июня уже сообщалось, что оставлен Брест и еще несколько пунктов, «уточнялось» число сбитых за 1-й день самолетов противника (30 вместо 20). О наших потерях — ничего. О положении на разных участках или ничего, или неубедительными обрывками.

Позднее сводки «упорядочились»: кратко о неудачах и много об успехах. Никогда в ту осень мало-мальски полной или хотя бы достоверной информации почти не было, за исключением сводки за 15 октября 1941 г., но об этом позже. Очень быстро мы научились читать между строк. Плюс рассказы беженцев. Все сводки (вначале «Главного командования», а затем «От советского информбюро») делились на две неравные части. Первая, короткая, об общей ситуации и вторая, в несколько раз длиннее, о подвигах отдельных частей и лиц. По существу, главное было в 1-й части сводки.

Общая часть обычно начиналась со слов: «В течение прошедшего дня наши войска вели… бои…» и далее перечислялись направления. В содержании прилагательного к словам вели… бои… и названиях направления содержалась основная информация. Например:

Фраза «…наши войска вели упорные бои на Смоленском направлении…» означала, что немцы атакуют, но пока их сдерживают, однако Смоленск уже захвачен.

Фраза «…наши войска вели тяжелые бои…» означала, что немцы наступают.

Фраза «…наши войска вели ожесточенные бои…» говорила, что немцы ведут крупное наступление и прорвали нашу оборону, возможно, разбили и окружили наши части. Теперь жди появления «нового», более восточного направления.

Фраза «…наши войска вели бои местного значения…» означала, что там временное затишье.

Вернемся к школе. На 3-й или 4-й день войны пришел военрук, вручил мне и еще кому-то все снаряжение своей комнаты (учебный карабин с разрезом, противогазы, учебные плакаты, еще что-то) и поручил сдать все это на склад. Он дал адрес, где-то в районе ул. Герцена (теперь вернули старое название: Большая Никитская). Пошли пешком от школы, через Арбат, Арбатскую площадь, переулками к ул. Герцена. Везде заклеенные бумажным крестом витрины магазинов, необычно мало транспорта, озабоченные лица прохожих. Вот и склад во дворе. Сдали вещи, получили расписку и пошли в центр посмотреть на маскировку, благо близко. Вся Манежная площадь, Красная площадь и прилегающие к Кремлю улицы расписаны под крыши домов. Неужели это маскировка для самолетов и они примут роспись за настоящие крыши и не опознают Красную, Театральную и Манежную площади, Кремль? Не верится. Тут же понаблюдали за подъемом аэростатов воздушного заграждения. Позднее на Театральной площади разместили для всеобщего обозрения изрядно помятый фюзеляж сбитого немецкого бомбардировщика.

На 3-й или 4-й день войны поступило распоряжение всем сдать радиоприемники для армии! За нарушение — наказание, кажется трибунал. На самом деле приказали сдавать, чтобы не слушали зарубежные передачи. В Германии было аналогичное распоряжение. Причем там только за прослушивание «вражеских» передач сажали в тюрьму. У нас было что-то похожее. Поскольку мы не имели приемника, подробности я не помню. Помню только, что снес чей-то приемник на почту, которая была напротив нашего дома, получил расписку и был удивлен множеству сданных приемников. Просто завал, сотни аппаратов лежали в огромной куче. А приемники тогда имели единицы!

Огромное впечатление на всех произвела песня Александрова «Священная война», исполненная на Белорусском вокзале при отправке частей на фронт. До сих пор она вызывает какой-то трепет, а тогда это был мощный набат, поднимающий людей, вселяющий надежду и уверенность в победе. Уж больно точные слова, музыка, ритм, прямо в сердце!

Общий подъем на борьбу с фашистами был колоссальный! Очереди добровольцев в военкоматах, быстрый переход всех предприятий на военную продукцию. Наплыв неработающих женщин, а позднее и подростков на предприятия. Как-то, идя в школу на дежурство, повстречал наших 10-классников, в основном активных комсомольцев. Все в новенькой военной форме, торопились забежать домой и потом обратно на курсы, кажется младших командиров. Сказали, что скоро идут на фронт, дадим прикурить фашистам, еще что-то бодрое и убежали. Больше их не видел, почти все вскоре погибли.

С первых дней войны возник вопрос: а где Сталин, почему молчит? Негоже так поступать вождю! Должен же выступить и разъяснить: почему отступаем и что делать дальше. У меня и у некоторых друзей даже появилось ощущение, что здесь что-то неладно, не растерялся ли он, может, допустил серьезный просчет? Впрочем, свалившиеся заботы отодвинули эти мысли на второй план. Следует отметить, что после 22 июня, через день или через несколько дней, по радио и в «Правде» сообщили, что выступил премьер Великобритании Черчилль и предложил нам всяческую поддержку, в том числе военную. Это выступление Черчилля, которого все время поносили, как «злейшего врага советской власти» (так, впрочем, оно и было), вселили надежду, что мы не одиноки, что нам помогут, что объективно мы наверняка станем союзниками (общий враг!), а это уже шаг к победе. Вот Черчилль выступил, а наш Сталин молчит! Наконец, 3 июля он произнес свою прочувствованную и, как всегда, ясную и деловую речь, отметив коварство, неспровоцированность и внезапность нападения. Потребовал организации «на временно оставляемой территории» поголовной эвакуации предприятий, оборудования, транспорта, скота… Призвал к политике «выжженной земли» при отступлении, организации партизанского движения… Стало понятно, сколько мы потеряли территории, но появилась уверенность, что скоро наступит перелом. Правда, точил меня и многих червячок: что-то вы, Правители, прошляпили, какая внезапность? Все говорило, что война не за горами, а коварство у фашистов в крови! Как они захватывали малые страны Данию, Норвегию и другие, нарушив все договоренности и обещания, не говоря уже о нарушении Мюнхенских соглашений по Чехословакии. Однако дальнейшие события заглушили эти мысли, не до них тогда было.