Вадим Кожинов - Пророк в своем Отечестве (Ф И Тютчев и история России)

Но и в эти мучительные недели Тютчев не мог отойти от политических дел. Как раз в июне - начале июля 1864 года Александр II вместе с Горчаковым находился в Германии, где вел переговоры с австрийским императором и прусским королем. Тютчев с большим волнением ожидал результатов этого события. Возвратившийся в Петербург Горчаков рассказывает поэту об удачном ходе переговоров. И в конце июля Тютчев пишет характерное для него "инструктивное" письмо Каткову, который должен поддержать верную внешнеполитическую линию в своей газете.

С глубоким удовлетворением Тютчев говорит в этом письме, что "при всех совещаниях с иностранными министрами и государями не было ни предложено, ни принято нами никаких обязательств, ни изустных, ни письменных, по какому бы то вопросу ни было, так что князь возвратился из-за границы, удержав за собою те самые условия полнейшей самостоятельности и неограниченной свободы действия, с какими он туда отправился...

Князь остается верен своему взгляду, а именно, что настоящая политика России - не за границею, а внутри ее самой: т. е. в ее последовательном, безостановочном развитии".

В заключение Тютчев писал: "Вот что поручено мне было вам передать уже несколько дней тому назад, но я все это время жил и живу в такой мучительной, невыносимой душевной тревоге, что вы, конечно, простите мне это невольное промедление".

В это время - что было хорошо известно и Каткову - поэт не отходил от тяжело больной Елены Александровны. И все же он нашел в себе силы для этого четкого политического послания...

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

1864-1873

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ОТЧАЯНЬЕ И ВЕРА

В Россию можно только верить.

Петербург, 1866

4 августа 1864 года Елена Александровна скончалась на руках Тютчева. 7 августа он хоронил ее на Волковом кладбище в Петербурге.

На другой день после похорон он пишет в Москву Георгиевскому: "Пустота, страшная пустота... Даже вспомнить о ней - вызвать ее, живую, в памяти, как она была, глядела, двигалась, говорила, и этого не могу. Страшно, невыносимо..."

Через несколько дней, 13 августа, он умоляет Георгиевского: "О, приезжайте, приезжайте, ради Бога, и чем скорее, тем лучше!.. Авось либо удастся вам, хоть на несколько минут, приподнять это страшное бремя... Самое невыносимое в моем теперешнем положении есть то, что я с всевозможным напряжением мысли, неотступно, неослабно, все думаю и думаю о ней и все-таки не могу уловить ее... Простое сумасшествие было бы отраднее..."

16 августа Георгиевский приехал и поселился в квартире Тютчева. "Для Федора Ивановича, - вспоминал он впоследствии, - было драгоценной находкой иметь такого собеседника, который так любил и так ценил его Лелю... так дорожил всеми подробностями ее характера, ее воззрений и всей богатой ее натуры".

Тютчев на протяжении долгого времени жадно стремился встречаться и с другими людьми, знавшими Елену Александровну; в разговорах с ними она, хоть в воображении, оживала для поэта. Он даже писал тогда: "Право, для меня существуют только те, кто ее знал и любил..." Георгиевский рассказывает, как они три дня напролет говорили об усопшей Леле, как объездили все места в Петербурге, с ней связанные: "В этих беседах Федор Иванович по временам так увлекался, что как бы забывал, что ее уже нет в живых..." И все же это не могло облегчить его душу. Он собирался еще поехать в Москву, к сестре Елены Александровны Марии, но понял, очевидно, что и она не спасет его от отчаянья.

Еще до того как он обратился к Георгиевскому с просьбой приехать в Петербург, поэт отправил письмо Эрнестине Федоровне, находившейся с мая в Германии. Письмо это не сохранилось; в нем, надо думать, намеками было сказано о совершившемся. В ответных письмах жена звала мужа к себе. Они договорились встретиться в Женеве.

Накануне отъезда за границу Тютчев, узнав поздно вечером о том, что неподалеку в петербургской гостинице Кроассана находится Афанасий Фет, пожелал проститься с ним. Впоследствии Фет проникновенно воссоздал это ночное свидание в своих "Воспоминаниях":

"Безмолвно пожав руку, Тютчев пригласил меня сесть рядом с диваном, на котором он полулежал. Должно быть, его лихорадило и знобило в теплой комнате от рыданий, так как он весь покрыт был с головою темно-серым пледом, из-под которого виднелось только одно изнемогающее лицо. Говорить в такое время нечего. Через несколько минут я пожал ему руку и тихо вышел".

Уже после отъезда Тютчева за границу, 31 августа, его дочь Екатерина писала своей тетке Дарье: "Бедный папа! Он должен чувствовать себя таким одиноким теперь, и было бы счастьем, если мама смогла бы скрасить его жизнь своей привязанностью". В следующем письме она говорит, что отец "опасается при этом свидании некоторых царапин... Я надеюсь и даже уверена, что мама будет чудесной с ним в этот тяжелый момент, прежде всего по доброте сердечной, а затем потому, что это как раз повод привязать его к себе сильнее и серьезнее, чем когда бы то ни было".

Через три недели после смерти Елены Александровны Тютчев приехал к своей старшей дочери Анне, находившейся в Германии, в Дармштадте. Она была потрясена его состоянием, несмотря на то, что едва ли не более всех осуждала его любовь:

"Папа только что провел у меня три дня - и в каком состоянии - сердце растапливается от жалости... - писала она сестре Екатерине. - Он постарел лет на пятнадцать, его бедное тело превратилось в скелет". В следующем письме Анна говорит, что отец "в состоянии, близком к помешательству...". В это время в Дармштадте пребывал царский двор, с которым и приехала Анна, и ей было "очень тяжело видеть, как папа проливает слезы и рыдает на глазах у всех".

Прошло еще три с половиной месяца, и 20 января 1865 года Анна сообщает, что отец "безудержно... предается своему горю, даже не пытаясь преодолеть его или скрыть, хотя бы перед посторонними". В марте - то есть через семь месяцев после своей потери - он встретится с Тургеневым, который вспоминал потом, как Тютчев "болезненным голосом говорил, и грудь его сорочки под конец рассказа оказалась промокшею от падавших на нее слез".

Все это подтверждает, что в письмах и стихотворениях поэта, говорящих о бездонности его горя, нет ни малейшего преувеличения. Он писал 8 декабря 1864 года поэту Полонскому - писал, не имея даже сил правильно выстроить фразу, - "что за этот бы день, прожитый с нею тогдашнею моею жизнью, я охотно бы купил, но ценою - ценою чего?.. Этой пытки, ежеминутно пытки этого удела - чем стала теперь для меня жизнь... О друг мой Яков Петрович, тяжело, страшно тяжело".

Да, все, что мы знаем о жизни Тютчева в течение многих месяцев после смерти его возлюбленной, свидетельствует о безусловной жизненной (а не только художественной) правде его созданных тогда трагедийных стихотворений, вошедших в сокровищницу мировой лирики. Необходимо только сказать об одном мотиве, являющемся в этих стихотворениях.