Вадим Кожинов - Пророк в своем Отечестве (Ф И Тютчев и история России)

Тем самым Тютчев, по сути дела, разоблачал несостоятельную и в конце концов фальшивую в своей основе политику Нессельроде, который преподносил формальные дипломатические отношения европейских стран с Россией (особенно стран, входивших в созданную в 1815 году организацию Священный союз) как выражение истинного отношения Запада к России. Тютчев, опираясь, в частности, на сочинения Фальмерайера, сумел в какой-то мере доказать Бенкендорфу (и через него - царю), что за успокаивающей дипломатической ширмой нарастает неистовая враждебность. Между прочим, К.В.Пигарев неточен, утверждая, что Тютчев принципиально разграничивал "правительства", "государей" и "общественное мнение", "печать". Тютчев не мог не знать, к примеру, что баварский кронпринц, будущий король Максимилиан, благоволил Фальмерайеру и в 1842 году назвал себя его "учеником". Уместно еще раз повторить, что Фальмерайер открыто и, так сказать, на высоком теоретическом уровне высказывал настроения, присущие Западу вообще.

"Проект", о котором упоминал Тютчев в письме к родителям, едва ли сводился к взаимоотношениям с Фальмерайером. В этот проект входили, конечно же, и политические статьи самого Тютчева, которые начали появляться за рубежом с 1844 года, и, по всей вероятности, еще и другие планы. В письме к родителям из Ревеля Тютчев сообщал:

"Мои мысли были приняты довольно благосклонно, и есть повод надеяться, что им будет дан ход". Если бы "мысли" целиком заключались в "использовании" Фальмерайера, Тютчев не писал бы, что им еще только "будет дан ход", так как Бенкендорф уже разрешил обратиться к германскому идеологу от его имени. Тютчев, несомненно, развернул целую программу действий. В письме к жене (29 сентября) он говорит: "Теперь, благодаря данному мне безмолвному разрешению, можно будет попытаться начать нечто серьезное".

Что же касается Фальмерайера, то он записал в своем дневнике вскоре после возвращения Тютчева в Мюнхен, 29 сентября (11 октября) 1843 года: "Вечером пил у Тютчева чай, продолжительный секретный разговор и формальные предложения защищать пером дело на Западе, то есть выдвигать правильную постановку восточного вопроса в противовес Западу, как и до сих пор, не насилуя своего убеждения. Бенкендорф решит в следующем году дальнейшее" (разрядка моя. - В.К.).

Трудно сомневаться в том, что Фальмерайер дал тогда вполне определенное согласие следовать указаниям Тютчева. Он явно излагает в дневнике тютчевские инструкции (в частности, именно Тютчеву принадлежат слова, призванные, так сказать, успокоить совесть: "выдвигать... как и до сих пор, не насилуя своего убеждения") и даже зашифровывает звездочками определение к "делу"; по всей вероятности, имелось в виду "русское дело". Через месяц, 2(14) ноября, Фальмерайер наскоро записывает в дневнике: "Посетил вечером Тютчева и продолжительный разговор о галльском добродушии Гизо, также о судьбах византийских; тоже о записных книжках прусского короля; надежды с помощью туземных элементов создать галльско-восточное царство и отогнать Русь в Скифию..." и т.д.

Выяснить точный смысл всего этого нелегко; но несомненно, что речь идет опять-таки о тютчевских инструкциях, предлагающих вести полемику с различными (в том числе французскими) антирусскими тенденциями на Западе. Особенно многозначительна, конечно, запись: "Бенкендорф решит в следующем году дальнейшее". Фальмерайер явно подчиняет себя велениям Бенкендорфа...

Надо думать, и сам Тютчев возлагал тогда определенные надежды на поддержку Бенкендорфа, - уже хотя бы потому, что реакция последнего на тютчевские идеи так решительно отличалась от реакции Нессельроде. Тютчев надеялся на существенные перемены во внешней политике России.

Между прочим, на него не мог не произвести впечатление рассказ Бенкендорфа об его беседе с царем по поводу известной книги француза де Кюстина "Россия в 1839 году" (1843), которая только что дошла до Петербурга. Во время пятидневных бесед в поместье под Ревелем Бенкендорф, в частности, сообщил Тютчеву (который сам об этом рассказывал потом), что он заявил возмущенному книгой де Кюстина Николаю I: "Господин Кюстин только сформулировал те представления, которые давно имеет о нас весь свет и даже мы сами".

Не исключено, что Бенкендорф говорил об этом царю именно 7 сентября 1843 года, когда докладывал ему о своем разговоре с Тютчевым, как раз и побудившем его подобным образом взглянуть на книгу де Кюстина, кое в чем перекликавшуюся с сочинениями Фальмерайера.

Тютчев, между прочим, сообщил родителям о "вопросе", который он поставил перед Бенкендорфом и, через него, перед царем: "Минута для его возбуждения была пригодна". Возможно, почва в данном случае была подготовлена именно книгой де Кюстина, которую только что прочитали Николай I и Бенкендорф.

Словом, Тютчев в самом деле надеялся, что Бенкендорф сумеет изменить внешнюю политику России. После встречи под Ревелем он писал родителям о Бенкендорфе: "Я просил его предоставить мне эту зиму на подготовление путей и обещал, что непременно приеду к нему - сюда ли или куда бы то ни было для окончательных распоряжений".

Собираясь после этой зимы в Россию, Тютчев постоянно думал о своем "проекте". 23 июля Эрнестина Федоровна писала из Франции, где находились тогда Тютчевы, своему брату Карлу в Мюнхен: "Напишите... останется ли госпожа Крюднер еще некоторое время в Германии, и что ей известно о Бенкендорфе. Все это очень интересует Тютчева".

...Поэт приехал в Петербург 20 сентября 1844 года, а через три дня Бенкендорф умер. Это, очевидно, помешало осуществлению планов Тютчева. С другой стороны, именно поэтому, надо думать, не состоялась карьера Фальмерайера в качестве исполнителя воли Тютчева. После смерти Бенкендорфа Тютчеву не на кого было опереться для обоснования "дальнейших" инструкций Фальмерайеру.

Исследовавшая эту историю Е.П.Казанович писала, что "вскоре по окончательном отъезде Тютчева из Мюнхена Фальмерайер сближается с кронпринцем Максом-Иосифом (с 1848 г. - королем Максимилианом II Баварским), делается его частым гостем в замке Гогеншвенгау, получает от него стипендию для новой поездки на Восток и изготовляет по его поручению всякие мемории и доклады... по всем делам, касающимся Востока и России".

Короче говоря, Фальмерайер нашел другого покровителя... В 1845 году в предисловии к двухтомному собранию своих статей Фальмерайер как бы свел счеты с Тютчевым, который чуть было не увлек его на путь борца за русские интересы. По меткому предположению К.В.Пигарева, он подразумевал именно свои отношения с Тютчевым, когда писал здесь: "...Втянуть эстетически-восприимчивые германские племена в западню составляет душу и жизнь российства". Свое согласие выполнять указания Тютчева Фальмерайер, таким образом, стремился оправдать "эстетической восприимчивостью"...