Порт–Артур. Воспоминания участников.

Как сейчас вижу громадный письменный стол отца, поставленный наискось между двумя крайними угловыми окнами обширного кабинета. Позади стола высокий экран с накопленными большими листами чертежей, рисунков, графиков, которые часто менялись; два больших двойных подсвечника с зелеными абажурами; фигура отца на вертящемся табурете, что–то рассказывающего и по временам водящего по экрану бамбуковой указкой, и массивного Макарова, сидящего в кресле и изредка вставляющего свое слово. Я забирался на огромный диван в глубине комнаты и, следя с затаенным дыханием за плавными движениями Макарова, оставался упорно до его ухода, несмотря на немые призывы гувернантки через полуоткрытую дверь.

Что меня зачаровывало, это не борода — в те времена бороды процветали, — не Георгий, но золотые аксельбанты Макарова. Я ни у кого не видел подобного великолепия. Аксельбанты переливались матовым блеском под светом свечей. Это было невыразимо прекрасно! И потом — глаза, спокойные, проницательные, источники магического излучения; взгляд их, как конус света волшебного фонаря, прохаживался в пространстве. И когда я попадал в этот конус, всё мое существо переносилось в какой–то неведомый и легкий мир.

Макаров был неким сверхъестественным гением. И каково было мое негодование, когда однажды Макаров, придя утром в воскресенье на целый день, остался завтракать и за столом должен был есть холодный ростбиф. Я не знал, чем надлежало питать этого полубога, но во всяком случае, не холодным мясом. На наш дом опустился призрак бесчестия, который необъяснимо преследовал меня долгие годы.

Помню, как разговор зашел однажды о полуброненосном крейсере «Адмирал Нахимов». На вопрос Макарова, что отец думает о его постройке, последний ответил, что наконец–то нашелся человек, убедивший министра в необходимости создания нового типа корабля, что нужно развивать этот башенный тип и порвать с линейными батареями. В моем полудремотном воображении слово «тип», которого я, конечно, не понял, олицетворялось в приземистую башню, подобную шахматной туре, на верхнем ободе которой написано «Адмирал Нахимов». Тура обвита толстой, непрерывно развивавшейся лентой. И чем больше лента развивалась, тем «тип» странным образом делался толще и толще. Наконец, лента лопалась, унося на своем конце линейку с выстроенным на ней рядом пушек. Преследуемый этой фантасмагорией, я приставал в течение нескольких дней к отцу за объяснениями, пока он не изобразил углем на громадном листе бумаги истинный смысл «башенного типа» (связанного с именем Нахимова), превращавшегося постепенно в будущий… дредноут. Эти изображения до сих пор сохранились в моей памяти.

«Нахимов» долго оставался единственным представителем этого типа в русском, да и в других флотах. Мы видели затем постройку нелепых «Рюрика», «России», «Громобоя», или уязвимых и столь же нелепых монстров: «Победа», «Ослябя», «Пересвет».

Русский флот превратился в японской войне в богатейшую коллекцию образцов. Неудобство было только в том, что они не могли, в обстоятельствах боя, маневрировать совместно, чтобы использовать всё могущество их артиллерии.

Не помню, чем был занят в начале похода, но оказался, естественно, на мостике при приближении момента начала эволюции. Мы где–то между Квантуном и островами Эллиота. Безоблачное небо, полный штиль. Мы в строе кильватера. Начинается маневр.

Сигнал падает. Корабли начинают катиться, интервалы быстро изменяются. Но ко всеобщему нашему изумлению они, как заводные игрушки, всё катятся, катятся куда–то. Два броненосца (не могу уточнить имен, хотя ясно вижу суда) чуть не сталкиваются; один из них вынужден дать задний ход. Наши глаза прикованы к ним. Наконец, облегченно вздохнули. Но какая картина: раскинутые на большие расстояния, направленные на разные румбы суда продолжают механически двигаться, являя подобие какой–то фантастической карусели.

Адмирал, разводя руками, восклицает, обращаясь к командиру:

— Где же моя эскадра?

В это мгновение откуда–то появляется стайка голубей и, трепеща крылышками, вьются низко над мостиком, как бы приготовляясь спуститься. Яковлев, просиявший, как ребенок, с глубокой нежностью в голосе, радостно обращается к адмиралу:

— Смотрите, ваше превосходительство, — голубки! Макаров взглядывает и, с редкой у него, улыбкой:

— Единственное утешение.

Макарову оставалось нанизать заводные игрушки на невидимую нить и потащить их за собой в Артур.

Раннее еще мглистое утро. Получено известие с Золотой Горы, что миноносец «Страшный» далеко в море окружен и расстреливается японскими миноносцами. «Баян» посылается на помощь. Броненосцы лихорадочно поднимают пары. Мы ничего не можем видеть, и все в тревоге. Известие, что «Страшный» погрузился; затем, что «Баян», по–видимому, спасает людей и начал бой с появившимися японскими крейсерами. Потом:

— «Баян» поставлен в два огня.

Всеобщая тревога усиливается. Но «Петропавловск» уже полным ходом идет по направлению пальбы. Остальные суда, далеко позади, продолжают вытягиваться из Порта. Неприятельские крейсера исчезают и мы быстро сближаемся с «Баяном», уже идущим в нашем направлении. Семафор адмирала:

— Почему оказались поставленными в два огня?

Ответ Вирена теперь на нашем правом траверсе:

— Поставил себя в два огня, чтобы иметь возможность использовать огонь своей артиллерии.

— Какая безумная храбрость! — восклицает адмирал и мгновение подумав:

— Но какой умный маневр!

Плохая поворотливость крейсера Х (не помню имени, один из крейсеров типа «Паллады», носящих имена богинь, введенный в док в это время), делала ограниченным его участие в совместном маневрировании, — его винты работали внутрь. Макаров, пользуясь пребыванием крейсера в сухом доке, отправил в Главное управление Кораблестроения телеграмму с требованием срочной отливки и отправки в Артур скорым поездом винтов того же шага, но работающих внаружу. Ответ Главного технического комитета:

«Поставить правый винт налево, левый — направо и машинам работать назад».

— Ослы, — произнес всегда сдержанный адмирал и повторил свое требование в очень категорических выражениях.

Но винты никогда в Артур не прибыли, ибо адмирал вскоре погиб.

Главный технический комитет нашел элегантный теоретический выход и был, вероятно, горд своим ответом. На практике это было абсурдно: подшипники годами приработались в определенном направлении, так же как и структура стали гребных валов. Комитет имел дело с Макаровым, академистом Кораблестроительного отдела и здравым практиком.

Незадолго до войны, в один хороший солнечный день, я отправился на Золотую Гору, а затем на Электрический Утес с целью познакомиться с общим видом на расположение морских укреплений.