Порт–Артур. Воспоминания участников.

Хорошо помню внушительно установленную батарею с линией блестящих 10–ти дюймовых орудий, царящих над совершенно гладким в тот день морем и, на их правом фланге, крошечную, сравнительно с ними, 57–миллиметровую пушку. Заинтересованный ее ролью, спросил сопровождавшего меня офицера:

— Для чего она здесь.

— Это пристрелочное орудие.

Не понимая хорошенько, в чем дело, попросил объяснения и, к изумлению моему, услышал, что она служит, чтобы дать высоту прицела и уклонение 10–дюймовым орудиям. 57–миллиметровое стреляет по данным командующего батареей, снаряд падает в воду и по его всплеску судят о перелете или недолете, вносят поправку и стреляют второй раз. Если падение недалеко от цели, то дают расстояние 10–дюймовым, бой которых более настильный, и попадание обеспечено. На вопрос, каким образом можно увидеть падение 57–миллиметровых снарядов при волнении и барашках, или среди падающих неприятельских снарядов, и что, наконец, дальность 57–миллиметрового не достигает и трети дальности 10–дюймового, получил ответ, сопровождаемый пожатием плеч, что огонь на большие расстояния против судов считается мало действительным. Мои вопросы были явно абсурдны, и я ретировался, хотя мне хотелось еще получить объяснение отсутствию серьезных траверсов между орудиями.

Вернувшись на судно, сообщил о виденном и слышанном Мякишеву, загадочно улыбнувшемуся, а по приезде Макарова, подполковнику Меллеру, который почему–то засучил рукав.

Еще о 10–дюймовой батарее Электрического Утеса. Макаров требует представления точных данных о пределах обстрела и дальности боя береговых батарей для составления соответствующей карты. К изумлению дальность 10–дюймовых показана 60 кабельтов, т. е. дальность 6–дюймовых. Те же орудия судовой установки бьют на 100 каб. В чем дело? Меллер едет на батарею.

Оказывается, на станках прикреплены специальные приливы, ограничивающие опускание казенной части орудий. Меллер просит таблицу стрельбы. Данные до 60 каб. Почему? Это Главное артиллерийское управление прислало в свое время пушки и таблицы к ним. Меллер берется снять приливы и пополнить таблицы.

Ужас батарейного: 1) он не знает, выдержит ли установка стрельбу под большим уклоном; 2) никто не имеет права прикоснуться к станкам без разрешения Главного артиллерийского управления и рекомендует обратиться к ген. Белому. Генерал в смятении: он не может обратиться в Главное артиллерийское управление за подобным разрешением, но адмирал волен, конечно, снестись с последним. Это потребует, однако, специального заседания какого–то комитета, на что нужно не менее месяца; необходимо также послать копии планов установок со всеми объяснениями. Из последующего разговора выясняется, что так как стрельба на большие расстояния мало действительна и может повести к чрезмерному расходованию снарядов, то мера принята Управлением в видах «разумной экономии». На практике же эта «экономия» приводит к тому, что неприятель, чтобы иметь удовольствие подвергнуться действию береговой батареи, должен подойти к ней на 60 каб.; но если он хочет безнаказанно в 5 минут ее уничтожить, то ему стоит только остановиться с одним судном на расстоянии 61 каб. Во всяком случае, не может быть и речи о защите порта от бомбардировки его неприятелем в отсутствии флота.

Макаров отправился лично на батарею и приказывает батарейному допустить Меллера к выполнению необходимой работы и дает записку, где он принимает ответственность на себя. Белый и батарейный, конечно, соглашаются. Приливы сняты в два дня, таблицы дополнены и Меллер лично бьет из орудия на 110 каб. для успокоения батарейного и дает ему настоящий урок стрельбы.

Знаменитое «пристрелочное» 57–миллиметровое орудие остается, но совершенно для другой цели.

Макаров объехал вскоре, в сопровождении Меллера, все приморские батареи. Только одна (капитана Вамензона) оказалась действительно подготовленной. Ее батарейный был единственным, кто был знаком с нормальным методом стрельбы по судам и знал силуэты японских судов, но это была его личная инициатива.

Невозможно, конечно, обвинять батарейных командиров. Достаточно было бы нескольких лекций и 2–3 практических стрельб, чтобы в общем хорошо подготовленные к стрельбе и серьезные офицеры знали, как нужно пользоваться их оружием в борьбе с судами. Но, по–видимому, никто из высших об этом не подумал. Между тем, еще 20 лет до войны, в Кронштадте, например, батареи вели учебную стрельбу по методам флота.

На «Петропавловске» было не сто, как говорили, но 18 мин заграждений, т. е. столько, сколько можно было поставить с 2–х плотиков. Мины заграждения, в то время, составляли часть вооружения линейных кораблей. Никто никогда, ни в школе, ни на судах, о возможности детонации мокрого пироксилина в тех условиях, в которых это произошло, не говорил. Наоборот, все опыты в пороховых лабораториях подтверждали их безопасность: химики считали это установленным. Запальные стаканы с шашками сухого пироксилина, необходимого для взрыва влажного пироксилина, в непосредственном с ним контакте, хранились в особом погребе, в кормовой части корабля. Нужен был какой–нибудь несчастный случай, чтобы обратить внимание специалистов (химиков или офицеров) на опасность присутствия мин на судах. Судьбе угодно было, чтобы выбор этого случая пал на «Петропавловск» с его драгоценным грузом.

То, что произошло на «Хатцузе», где мины были заряжены некоторой разновидностью шимозы, вещества, детонирующего неизмеримо легче, заставляет предполагать, что и японцы об этом не думали. Во всяком случае, химики считали, что шимоза не может детонировать от пироксилина, которым были заряжены в то время все русские мины.

Только новейшие математически–физически–химические теории позволяют объяснить явления детонации (поскольку теории вообще могут объяснять природу).

Уделом Макарова было погибнуть раньше, чем он мог перейти к активной борьбе. Он, вся деятельность которого в течение десяти последних лет его жизни проходила под девизом: «Помни войну!» — (эпиграф всех его печатных трудов по военно–морскому делу).

Я беру на себя смелость утверждать, что он был самым современным из всех адмиралов флотов всего мира, за исключением японского, что он оставлял далеко за собой остальных русских адмиралов. Говорю это теперь убежденно. Я не был его слепым поклонником, многое в чертах его характера не гармонировало с моим

(В противоположность тому, что я испытывал по отношению Кондратенко. Но что было общего у обоих, это — предоставление широкой инициативы их подчиненным. Относительная сухость Макарова и подчас категоричность, объяснялись, быть может, тем, что он должен был по натуре своей, узнать того, с кем имел дело. Его отношение к Яковлеву, Мякишеву, Коробицыну, Меллеру, Шрейберу, Кроуну, Эссену, Вирену, Шенсновичу и некоторым другим было иным. Но он оставался сухим, например, с Кедровым, бывшим уже около двух лет его адъютантом… Быть может, он считал нужным подтянуть офицеров в отношении интенсивности их умственной и духовной деятельности, которые были, несомненно, на более низком уровне под влиянием предшествующего режима: всё критиковали, но неспособны были отдаться творческой работе.).