Владимир Бешанов - Год 1943 - «переломный»

Буквально накануне прямиком из ставки Гитлера вернулся в котел командир 14-го танкового корпуса генерал Ганс Хубе, сообщивший Паулюсу последние новости: «Относительно Сталинграда фюрер полон уверенности. Теперь перед 6-й армией стоит историческая задача держать Сталинград до последнего, даже если к концу фронт окажется в черте города. 6-я армия должна сковывать крупные силы русских, чтобы дать возможность перестроить южный участок восточного фронта, занятый прежде союзниками». (Когда на первом допросе Воронов и Рокоссовский спросили у Паулюса, почему он не сложил оружия сразу после того, как безысходность положения его армии стала очевидной, и продолжал бесцельно проливать кровь своих солдат, фельдмаршал ответил, что этого требовали стратегические расчеты Германии.) Кроме того, Гитлер обещал, что до середины февраля все будет подготовлено к нанесению «мощного контрудара значительными свежими силами», который изменит всю обстановку «в сторону победы». Для этого предполагалось использовать часть соединений, отходивших с Кавказа, и начавший передислокацию из Франции в район Харькова танковый корпус СС.

В 8 часов утра 10 января «разверзлись преисподняя» — армии Донского фронта после мощнейшей 55-минутной артиллерийской подготовки со знаменами в боевых порядках перешли в наступление. Артиллерия поддерживала атаку пехоты и танков огневым валом на глубину до 1,5 километра, затем двинулась их сопровождать, К концу первого дня, преодолевая ожесточенное сопротивление, советские войска на отдельных участках продвинулись на 6–8 километров, а 12 января, срезав западный выступ немецкой обороны, вышли нареку Россошка. Соединения смежных флангов 64-й и 57-й армий, наступая в направлении станции Басаргино, прорвали оборону противника на реке Червленая.

Задача первого этапа была выполнена. Полному разгрому подверглись 29-я моторизованная и 376-я пехотные дивизии. Ввиду отсутствия топлива противник вынужден был при отступлении бросать технику и тяжелую артиллерию. Долбить мерзлую землю на новых рубежах у немецких солдат уже не было сил, и они, обмороженные, голодные, завшивленные, в голой степи на тридцатиградусном морозе возводили укрытия из снега, льда и трупов. «Во всей армии не найдется ни одного здорового человека. Самый здоровый по меньшей мере обморожен, — записывал Паулюс. — Командир 76-й пехотной дивизии доложил вчера, что множество его солдат замерзли насмерть».

«Сверхчеловеки» оказались в техже условиях, что и красноармейцы, которые точно так же находились под открытым небом, насмерть замерзали в снегу и страдали от педикулеза.

«Все дни перехода мы не ели хлеба, так как наши интенданты заблудились и не могли нас найти, — вспоминает бывший минометчик 1034-го стрелкового полка 293-й дивизии М.Г. Абдуллин. — Мы были до того истощены, что я уже уверился в скорой своей гибели не от фашистской пули, а от голодной смерти. Ослабли мы и физически и морально. Сил не было даже говорить. Было бы лето, съел бы хоть травки какой или корешков, уж я бы нашел… Про баню боязно и думать, такая мечта кажется совершенно сказочной. В продолжение целого месяца мы ни разу не уснули в помещении. В зимних условиях степной местности это трудно выдержать даже такому здоровому и молодому организму, как мой. Изнуряли вши. Я пробовал дустом травить — бесполезно. Куда ты денешься зимой от них? Никуда… Нерегулярное питание, хронический недосып, холод, постоянные физические нагрузки… Пьем грязную воду из грязных котелков, оттаянную из грязного снега…» И далее рассказывает, как всей ротой варили в котелках брикеты комбикорма «и с голодухи съели вместе с мякиной».

Чтобы как-то согреться, бойцы забирались в ямы, воронки, укрывались плащ-палатками и что-нибудь жгли, например тол, извлеченный из противотанковых мин. И угорали целыми подразделениями. Так что всей разницы, что наши одеты были добротнее и огнеприпасов могли не жалеть, их доставляли в первую очередь.

Боевые действия продолжались без передышки днем и ночью. К исходу 17 января советские войска вышли на рубеж Большая Россошка — хутор Гончара — Воропоново, где вновь встретили упорное сопротивление на внутреннем обводе городских укреплений. Протяженность линии фронта сократилась со 170 до 110 км. Особенно ощутимой для 6-й армии стала потеря основного аэродрома в районе Питомника, там же находился и более-менее оборудованный полевой госпиталь. Только теперь из опроса пленных наши генералы «вдруг узнали, что после стольких боев наш противник насчитывает около 200 тысяч человек!» и в очередной раз подивились беспомощности своей разведки.

На этой стадии надежды окруженцев на внешнюю помощь полностью развеялись, в плен начали сдаваться батальоны, вернее то, что от них осталось, но большинство подразделений, даже осознав безнадежность положения, продолжало отчаянно сражаться, приводя в смущение советское командование (за время двухмесячной осады в 6-й армии было вынесено 360 смертных приговоров за попытку дезертирства и неподчинение приказу, что не так много, учитывая отчаянность положения).

«Прошло пять суток нашего наступления, — недоумевал Н.Н. Воронов и ежедневно по два-три часа допрашивал пленных немецких офицеров. — Откуда же у него брались силы и средства? Неужели не сказываются трудности с продовольствием? Как же немцы дерутся, получая голодный паек? Разведка доносила, что суточный рацион немцев состоит из 150 граммов хлеба, 60–75 граммов мяса, супа из конины и изредка 25–30 граммов масла».

«Мы тогда не раз удивлялись, — вспоминает генерал И.М. Чистяков, — кажется, уж не на что было рассчитывать гитлеровцам, но они продолжали ожесточенно сражаться… дрались, как смертники».

Сказать просто, что немецкие солдаты проявляли героизм, сохраняли верность долгу и присяге, что они имели понятия о воинской чести, у советских мемуаристов язык не поворачивался. Ничего подобного у «гитлеровской солдатни» за душой быть не могло. Ведь каждый советский человек знает: только «в боях за коммунизм рождается героизм» и лишь под ленинским знаменем «сердце горит пламенем».

Хотя вот весточка домой, отправленная бойцом 9-й зенитной дивизии ПВО: «Я горжусь тем, что могу с чистой совестью назвать себя защитником Сталинграда! Будь что будет! Когда придет мой последний час, я умру с радостной мыслью о том, что исполнил свой долг перед фатерляндом и отдал жизнь за нашего фюрера и свободу германского народа». Если последнюю строчку слегка изменить, вставив: «За Родину! За Сталина!», то получится письмо героя-комсомольца, хоть на первую полосу «Правды» помещай, а так — всего лишь свидетельство «ложно направленного чувства немецкого патриотизма и фанатизма оболваненного пропагандой захватчика-расиста».