Сергей Минаков - 1937. Заговор был

Наличие живых «бывших» политических «вождей» в СССР (включая Троцкого за его пределами), сохранявших в общественном мнении репутацию потенциальных лидеров альтернативной политической элиты, представляло для правящего слоя опасность превращения их в реальных претендентов на политическое руководство вместо Сталина и «сталинцев». Поэтому репрессии носили превентивный характер. В сложившейся системе любой «вождь», выросший из Русской революции, становился «знаменем» и «лозунгом». В такой системе не могло быть «бывших вождей» или «вождей в отставке». Всякий оппозиционный, тем более альтернативный Сталину, «вождь» не мог быть посажен в тюрьму, отправлен в лагерь в качестве осужденного, но оставленный в живых. «Храм оставленный — все храм, кумир поверженный — все бог». У него была единственная альтернатива власти — это смерть, забвение и «табуирование» его имени. Для этого недостаточно было обвинить его во всех смертных грехах и осудить в средствах массовой информации, пропаганды и агитации, запретить его упоминание, в том числе в устных, даже приватных и доверительных разговорах, недостаточно было его физически уничтожить, следовало полностью «вычистить» все социальное пространство вокруг него, реальное, предполагаемое и подозреваемое, как потенциальную оппозиционную информационную среду. В противном случае даже физически уничтоженный, информационно запрещенный и информационно уничтоженный «вождь» сохранял потенциал своей оппозиционной идеологической «гальванизации» и тайного «воскрешения» в сознании и мировоззрении молчащих, но еще живых его сторонников или подозреваемых в этом. Вот что, в частности, было одной из причин превращения политических репрессий в массовые.

Впрочем, этот вопрос я не хочу полностью закрывать, поскольку, пожалуй, недостаточно еще исследован последний акт так называемого «дела Тухачевского» — в марте — мае 1937 г. Затрону лишь один его аспект. В порядке своеобразного эпилога ко всему вышесказанному хочу обратиться вновь к сюжету, который в стенограмме «бухаринского» судебного процесса в марте 1938 г. должен был, очевидно, дать окончательную, официальную интерпретацию участия военных, прежде всего Тухачевского, в антисоветском заговоре и «измене Родине». Речь пойдет о взаимодействии в этом «деле» трех фигур: А.П.Розенгольца, Н.Н.Крестинского и М.Н.Тухачевского.

Наиболее существенный интерес представляют показания Розенгольца и Крестинского об их совещании с Тухачевским в марте — апреле 1937 г. Важность этого свидетельства обвиняемых заключается в том, что в отличие от других их показаний о встречах с Тухачевским и между собой, весьма общих, данная встреча конкретизируется ими по ее содержанию. Прежде чем проанализировать эту часть их показаний, необходимо уточнить некоторые обстоятельства, касающиеся отпуска Тухачевского, предшествовавшего этим встречам.

Вопрос об отпуске Тухачевского был поставлен на Политбюро 27 декабря 1936 г… 31 декабря 1936 г. Тухачевский встречался со Сталиным в Кремле и, следовательно, еще не находился в отпуске. В самом конце декабря 1936 г. — начале января 1937 г. в Академии Генерального штаба была проведена вторая стратегическая игра, в которой германской стороной командовал Тухачевский. После этого он и отправился в отпуск. Во всяком случае, когда 24 января 1937 г. французский посол Кулондр послал приглашение Тухачевскому на прием 30 января, то получил ответ, что Тухачевский находится в отпуске. Известно, что во время судебного «процесса Пятакова-Радека», т. е. 23–30 января 1937 г., Тухачевский находился в военном госпитале. На вопросы западных дипломатов в феврале 1937 г. (10, 23 февраля) отвечали, что Тухачевский проводит отпуск в Сочи. Крестинский в своих показаниях на судебном процессе в феврале — марте 1938 г. также говорил о том, что «Тухачевского в этот момент, в феврале (1937 г.), не было — он находился в отпуске в Сочи». Из контекста его показания следует, что «этот момент» был «к началу февраля». Достаточно хорошо осведомленное о событиях в Москве «Возрождение» 27 февраля 1937 г. также сообщало, что «Тухачевский перестал появляться на официальных приемах и обедах. По одной версии, Тухачевский лечится в Сочи, по другой — находится в какой-то больнице. Сообщают, что Тухачевский пытался застрелиться после продолжительной беседы с политкомом Красной Армии Гамарником». Вернулся в Москву после Пленума (т. е. после 6 марта 1937 г.). В. Александров в своей книге утверждает, что Тухачевский находился в Сочи с 10 по 20 марта. По свидетельству американского посла Дж. Дэвиса, «в конце марта 1937 г. Тухачевский возвратился в Москву». Учитывая всю приведенную выше информацию, можно полагать, что Тухачевский ушел в отпуск не ранее начала января и не позднее 22 января 1937 г., а возвратился из отпуска примерно не ранее 20–22 марта 1937 г. Поэтому он мог уже участвовать в «совещании» у Розенгольца в конце марта 1937 г.

«Момент, на котором я остановился, — показывал по этому случаю А.П. Розенгольц, — это совещание, которое было с Тухачевским. Оно было в конце марта. Крестинский на очной ставке внес поправку, что оно было в начале апреля, но это разногласие несущественное. Было совещание с Тухачевским. У меня на квартире. С Тухачевским и с Крестинским. Это было в конце марта 1937 года».

«На этом совещании, — продолжал показывать Розенгольц, — Тухачевский сообщил, что он твердо рассчитывает на возможность переворота, и указывал срок, полагая, что до 15 мая, в первой половине мая, ему удастся этот военный переворот осуществить».

Крестинский, как это видно из цитированного выше фрагмента, «внес поправку» в определении времени, когда состоялось это «совещание», утверждая, «что оно было в начале апреля», хотя Розенгольц считал свое «разногласие» с Крестинским «несущественным». Однако это, оказывается, не совсем так.

Крестинский подтвердил, что «совещание это было у Розенгольца», но уточнил, что «это было в начале апреля». Далее он обосновал это уточнение. «Мы на этом совещании говорили уже об аресте Ягоды, — сказал он, — и исходили из этого ареста, как из факта. Об аресте Ягоды я узнал 2–3 апреля. Значит, это было в апреле месяце». Следует обратить внимание на то, что, отметив время совещания после ареста Ягоды, т. е. после 3 апреля, Крестинский, однако, само время этой встречи обозначил весьма расплывчато — «это было в апреле месяце».

Далее Крестинский сделал еще одно дополнение и пояснение к свидетельству Розенгольца, сообщив, что «Тухачевский предполагал поехать в Лондон на коронацию английского короля». Однако о том, «что в первой половине мая он поднимет восстание», Тухачевский сказал в другой ситуации и позже, «когда выяснилось, что эта поездка отменена».