Сергей Кремлёв - Зачем убили Сталина? Преступление века

Щербаков умер 10 мая 1945 года, причем Хрущев в своих «воспоминаниях» сообщает, что Щербаков-де и сам «глушил крепкие напитки и других втягивал в пьянство в угоду Сталину»… Хрущеву же принадлежит заявление о том, что «Берия… правильно говорил, что Щербаков умер потому, что страшно много пил. Опился и помер. Сталин, правда, говорил другое: что дураком был — стал уже выздоравливать, а потом не послушал предостережения врачей и умер ночью, когда позволил себе излишества с женой…»

Здесь опорочены сразу четыре человека: Сталин, Берия, Щербаков и жена Щербакова, которая якобы похотливо не могла удержаться от того, чтобы не принять только-только встающего на ноги мужа. Но чего еще можно ожидать от Хрущева! К тому же именно Щербаков сменил Хрущева на посту первого секретаря в Москве, а Хрущев был мстителен, и тех, кто переходил ему — по его мнению — дорогу, не забывал никогда.

Однако Щербаков никак не был пьяницей. Во-первых, это просто факт. Во-вторых, алкоголизм был абсолютно несовместим с объемом обязанностей и повседневной деловой загрузкой Щербакова. В-третьих же, он не мог быть пьяницей уже потому, что в таком случае никогда не рос бы в должностях так быстро и успешно, как он рос. Тем более что Сталин пьяниц не терпел и в своем ближайшем окружении их не имел — даже любивший выпить Хрущев пороком алкоголизма не страдал.

Зато у Щербакова были другие «пороки», о которых Арно Люстигер сообщает так: «Любимец Сталина и чистейшей воды антисемит, не зная заграницы и занимая позиции великорусского шовинизма…», и т. д. Ну, еще бы! Еще 5 января 1926 года в редактируемой им газете «Нижегородская коммуна» Щербаков опубликовал статью на смерть Есенина, проникнутую симпатией к поэту. Ничего не скажешь — прегрешение перед поклонниками поэта Бялика было действительно немалым.

Щербаков был, конечно же, не антисемитом, не юдофобом — развитой человек им быть не может по определению, как не может он быть англофобом, японофобом или любым другим «…фобом». Однако гипертрофированно непропорциональный процент евреев во всех важнейших сферах деятельности советского общества и прежде всего в сфере культуры, образования и науки Щербакова не мог не тревожить — положение ведь было действительно ненормальным, если не объяснять его человеконенавистнической расистской теорией о евреях как о представителях высшей расы «черноволосых бестий», сверхчеловеков!

К тому же Щербаков имел вполне прочные жизненные устои, а при этом имел в победном для России 1945 году всего лишь 44 года от роду и хорошие перспективы дальнейшего роста. По официальной версии он умер вследствие того, что 8 и 9 мая дважды совершил длительные и утомительные поездки из подмосковного правительственного санатория «Барвиха» в Москву, где любовался иллюминацией и праздновал День Победы.

Но совершал-то он их с согласия заместителя директора санатория по медицинской части Р. И. Рыжикова и врача Г. А. Каджардузова, уверенный ими в том, что такая поездка выздоровлению не повредит! Арестованный же в феврале 1952 года Рыжиков сознался на Лубянке в умышленном сокращении жизни Щербакова. Сегодня пишут, что Рыжикова-де припугнули арестом жены и детей, но лишь кретин будет сознаваться в несовершенном им тягчайшем преступлении, заботясь о благополучии родных, автоматически попадающих в результате самооговора мужа и отца в категорию «члены семей изменников Родины». Причем не после их ареста, что его как-то извиняло бы, а всего лишь под якобы угрозой применения такой меры.

Нет, Александр Сергеевич Щербаков умер не опившись, и не от сексуальных излишеств, а потому, что мешал сразу многим в столичных «верхах» и стоял на пути реализации вожделений «партоплазмы» и прочей «элиты» по обеспечению личного безбедного существования.

Причем Щербакова сменил тот самый Попов, историю которого читатель уже знает.

НАЧАЛОСЬ, впрочем, это «дело» с расследования обстоятельств смерти не Щербакова, а Жданова. И всерьез к нему приступили в 1952 году, когда подняли письмо Лидии Федосеевны Тимашук (1898–1983) в ЦК, написанное и переданное ей в МГБ еще в 1948 году.

«Демократы» часто представляют Тимашук как «медсестру», однако она с 1926 года, после окончания медицинского института, работала в ЛСУК — лечебно-санитарном управлении Кремля, а с 1948 года заведовала кабинетом электрокардиографии Кремлевской больницы.

28 августа 1948 года, снимая кардиограмму Андрею Андреевичу Жданову, она, опытный практический специалист, поставила ему диагноз «инфаркт миокарда в области левого желудочка и межжелудочковой перегородки». Но профессора В. Н. Виноградов, В. Х. Василенко П. И. Егоров и лечащий врач Г. И. Майоров заявили, что ничего серьезного не произошло.

Тимашук оказалась на Валдае, где в санатории «Долгие броды» лечился Жданов, почти случайно. Ее прихватили с собой вместо врача-диагноста С. Е. Карпай, которая тогда находилась в отпуске, летевшие к Жданову Егоров, Виноградов и Василенко. Карпай же была до 1950 года заведующей кабинетом функциональной диагностики Кремлевской больницы и в 1944–1945 годах регулярно снимала кардиограммы и у Жданова, и у… Щербакова.

С Карпай проблем никогда не было, а вот Тимашук сразу же диагностировала у Жданова инфаркт. Тем не менее три «кремлевских» медицинских светила заставили ее переписать заключение в соответствии с их диагнозом: «функциональное расстройство на почве склероза и гипертонической болезни». И начальник ЛСУК профессор П. И. Егоров 28 августа 1948 года записал в истории болезни Жданова: «Рекомендовано… увеличить движение, с 1 сентября разрешить поездки на машине, 9 сентября решить вопрос о поездке в Москву» .

Но Жданова увезли в Москву раньше — 31 августа 1948 года он скончался. Говорят, преступники не меняют свой преступный почерк. Что ж, смерть Жданова была «предписана» ему тем же почерком, что и смерть Щербакова.

Спору нет, ошибиться может любой врач… Однако на инфаркт кардиограмма всегда указывает уверенно! И допустимо ли было пренебречь заключением опытного профессионала Тимашук, которая не занимала, как Виноградов и иже с ним вереницы прибыльных должностей, зато всю жизнь занималась своим прямым делом — лечила людей?!

События того лета развивались так…

Жданов был серьезно болен — у него был атеросклероз. Болезнь обострилась летом 1948 года, и кончилось тем, что Жданов в середине июля оказался на Валдае. Самочувствие его улучшалось, но 23 июля ему вдруг позвонил из Москвы Шепилов и после продолжительного разговора с ним у Жданова ночью случился сердечный приступ. 25 июля из Москвы прилетели все те же Виноградов, Василенко и Егоров — в тот раз с Карпай, и после обследования заявили, что у больного имел место острый приступ сердечной астмы.