Натан Эйдельман - Твой восемнадцатый век

Однако мало было завоевать, надо было закрепить этот край, создать новые города и порты. Было три проекта, где строить главный черноморский торговый порт, и наиболее разумным был признан план де Рибаса: построить новый город именно на месте недавно взятого им Хаджибейского замка! Судьба, удача неаполитанца как будто сосредоточились в одной точке пустынного в ту пору северного берега Черного моря. В начале 1792 года Екатерина написала соответствующий указ, а уже летом 1794 года архиепископ освятил город и порт Хаджибей, который, впрочем, тут же был переименован в честь древнегреческой колонии, находившейся в этом краю, в Одессу!

Главным начальником всего строительства был Суворов, но непосредственно новым городом занимался Рибас, который старался перенять все лучшее, что помнил в гаванях Неаполя, Ливорно и Генуи. И вот уже построена верфь, две пристани, две церкви, госпиталь… И вот уже пришли турецкие, греческие корабли с вином и фруктами, а первый корабль ушел в Неаполь… А здания для военного и гражданского начальства сооружаются как раз в том месте, где некогда ставили лестницу и брали в плен хаджибейского пашу и откуда начнется позже Дерибасовская улица.

Обо всем этом и многом другом де Рибас извещает старинного приятеля, тоже «неаполитанца», Андрея Кирилловича Разумовского. Тот делится своими новостями: быть дипломатом в центре Европы очень непросто. Поручения и дела самые невероятные…

«Потемкину доложили однажды, что некто граф Морелли, житель Флоренции, превосходно играет на скрипке. Потемкину захотелось его послушать: он приказал его выписать. Один из адъютантов отправился курьером в Италию, явился к графу Морелли, объявил ему приказ светлейшего и предложил тотчас садиться в его тележку и скакать в Россию. Благородный виртуоз взбесился и послал к черту и Потемкина и курьера с его тележкою. Делать было нечего. Но как явиться к князю, не исполнив его приказания! Догадливый адъютант отыскал какого-то скрипача, бедняка не без таланта, и легко уговорил его назваться графом Морелли и ехать в Россию. Его привезли и представили Потемкину, который остался доволен его игрою. Он принят был потом в службу под именем графа Морелли и дослужился до полковничьего чина».

Запись эта сделана Александром Пушкиным со слов престарелой родственницы, уже упоминавшейся Натальи Загряжской, урожденной Разумовской. Возможно, она в свою очередь услышала это от своего брата Андрея Разумовского, который в качестве посла и в Неаполе и в Вене выполнял подобные поручения. Между прочим, точно известно, что в 1791 году Потемкин попросил его позаботиться о приглашении на житье в Россию самого Моцарта. Смерть Потемкина и великого композитора в одном и том же году остановила дело…

Царствование Екатерины шло к концу. Еще «два дня», две главы из ее эпохи; с де Рибасом еще встретимся.

Незадолго до кончины князь Михаил Михайлович Щербатов набросал «Письмо вельможам и правителям».

«Достигши до старости моих дней и видя приближающуюся смерть, ни сила ваша, ни мнения не страшны мне становятся, ибо что вы можете у меня отнять? Остаток малого числа дней, из коих каждый обозначен новыми болезненными припадками, да хотя бы и сего не было, из юности своей привыкши рассуждать о состоянии смертных тварей по неизбежности от всяких несчастий, я и тогда уже душу мою удержал против ударов счастия».

Удары счастия — подобный образ, кажется, нелегко найти в русской литературе… Того счастия, что запечатлено на памятнике, воздвигнутом в церковной ограде села Михайловского близ Ярославля: «Здесь погребено тело князя Михаилы Михайловича Щербатова, сочинителя древней российской истории, сенатора, действительного тайного советника, действительного камергера и ордена святыя Анны кавалера. Родился 1733 года июля 22 дня, преставился в Москве 1790 года декабря 12 дня пополуночи в 3 часа, имея от рождения 57 лет 5 месяцев и 20 дней».

Кроме необычной точности в указании часа смерти и числа лет, месяцев и дней жизни (фамильная щербатовская черта), — кроме этого, все, как положено для людей этого круга; и все признаки того, что считалось у них высшим, редко достижимым благом: такие чины, должности, орден. Прибавим еще полторы тысячи душ, несколько десятков тысяч денежного капитала, полотняную фабрику и дом в Москве, напомним о древней знатности, не забудем о колоссальной библиотеке, состоявшей из 15 000 томов (не считая множества рукописей, «изобильного кабинета натуральных вещей»).

Кажется, хватит для нескольких счастливых биографий… Но из Петербурга при получении известий о кончине Щербатова уж несется предписание царицы московскому главнокомандующему Прозоровскому — «постараться купить библиотеку и собрание рукописей покойного». Наследники не смеют перечить, но притом хорошо знают, что многое показывать нельзя, а кое-чему князь-историк заранее «определил скрыться в моей фамилии». В конце концов значительная часть книжных богатств Щербатова была приобретена для Эрмитажной библиотеки; туда же было отправлено более половины рукописей из собрания историка (236 единиц из 450).

Итак, печально-презрительные строки «Вельможам и правителям» — и необходимость многое от этих самых правителей скрыть. Что за парадокс, если сам Щербатов, несомненно, один из них, вельможа и правитель? За внешним блеском биографии сокрыта тайна.

Приближенный византийского императора Юстиниана Прокопий Кесарийский написал в VI веке два исторических труда: официальную, льстивую историю своего повелителя и тайную, нелицеприятную, откровенную.

К потомкам дошли оба труда, и они не очень-то восхитились двоедушием историка, но все-таки отдали должное правдивой части его натуры (некоторые специалисты, впрочем, полагают, что «явная история» была искусной, замаскированной насмешкой над властителем).

Щербатову было что прятать, было кого опасаться… За полгода до его кончины на столе Екатерины II лежал экземпляр книги, только что вышедшей без имени автора. Название с виду обыкновенное: «Путешествие из Петербурга в Москву». Многие в ту пору старались описать дорогу между двумя главными городами России. Сегодня от Петербурга до Москвы поезд идет всего несколько часов, пассажиры едва успевают выспаться. В прежние же времена, до того, как проложили железную дорогу, из Петербурга в Москву добирались за трое суток, а если не торопились, то много дольше. Через каждые 25–30 верст на дороге стояла станция — маленький домик, где путешественник мог передохнуть, сменить лошадей.