Натан Эйдельман - Твой восемнадцатый век

И тут самое время вернуться к загадке, объявленной, но не разрешенной в четвертой главе этой книги.

Мы ведь там приводили текст той записочки Орлова, которой в «деле № 25» нет , и говорили, что знаем точно, с какого дня ее нет: с 11 ноября 1796 года.

Ростопчин, все тот же наш новый знакомец Ростопчин!..

В его бумагах много-много лет спустя историки отыскали нечто вроде дневника секретных событий, происходивших в ноябрьские дни 1796 года:

«В первый самый день найдено письмо графа Алексея Орлова и принесено к императору Павлу: по прочтении им возвращено графу Безбородке; я имел его с 1/4 часа в руках; почерк известный мне графа Орлова; бумаги лист серый и нечистый, а слог означает положение души сего злодея и ясно доказывает, что убийцы опасались гнева государыни, и сем изобличает клевету, падшую на жизнь и память сей великой царицы. На другой день граф Безбородко сказал мне, что император Павел потребовал от него вторично письмо графа Орлова и, прочитав, в присутствии его, бросил в камин и сим истребил памятник невинности великой Екатерины, о чем и сам чрезмерно после соболезновал».

Павел так ненавидит покойную мать, что «истребляет» доказательство ее невиновности в убийстве мужа, Петра III… Впрочем, повторим, — кто же поручится, что записочка Орлова не создана задним числом? Что на самом деле царица намекнула любимцам, как хорошо было бы избавиться от урода! Тайна, кровавая тайна.

И новый царь сжигает документ, истребляет…

Процитируем его снова!

«Матушка милосердая Государыня! Как мне изъяснить, описать, что случилось… Мы были пьяны и он тоже, он заспорил за столом с князь Федором, не успели мы разнять, а его уж и не стало… Помилуй меня хоть для брата…»

Разгадка этого несгораемого письма, надо полагать, уже ясна нашим читателям: Ростопчин «имел его с 1/4 часа в руках»; имел — и скопировал .

Так своевольничали, не желали повиноваться даже гневливому царю секретные исторические рукописи.

Завещание царицы сожжено — но мы кое-что в нем прочитываем.

Из переписки о гибели Петра III изъят главный документ — но мы его хорошо знаем…

Павлу и его помощникам оставалось еще решить судьбу самой обширной из потаенных рукописей: того сочинения, которое во много раз больше, чем все другие предметы особой шкатулки, вместе взятые.

Сегодня, спустя двести лет, огромная французская рукопись воспоминаний хранится в архиве вместе с конвертом — «Его императорскому высочеству великому князю Павлу Петровичу, моему любезнейшему сыну».

Павел, надо думать, испытал разнообразные чувства, прочитав «Записки» нелюбезнейшей матушки…

Речь там шла вроде бы о стародавних временах, о Елизавете Петровне: позапозапрошлом царствовании; текст резко обрывается на 1759 годе (когда самому Павлу исполнилось лишь пять лет). Однако с первых страниц начинается откровенное, живое, довольно талантливое описание двора, дворца, тогдашней борьбы за власть… И каковы притом размышления о судьбе: «Счастье не так слепо, как его себе представляют. Часто оно бывает следствием длинного ряда мер, верных и точных, не замеченных толпою и предшествующих событию. А в особенности счастье отдельных личностей бывает следствием их качеств, характера и личного поведения… Вот два разительных примера — Екатерина II и Петр III». До переворота 1762-го и царствования самой Екатерины рассказ не доходит, но он как бы пропитан идеей борьбы за престол, духом самооправдания.

Екатерине было в чем оправдываться, что обосновывать, от чего защищаться. По «Запискам» ясно видно стремление преодолеть двойственность, которая присутствовала почти во всех явлениях ее тридцатичетырехлетнего царствования. Была громадная самодержавная власть — и были значительные уступки дворянству (в том числе — 800 тысяч розданных крепостных).

Было сознание своих прав на престол — и понимание их относительности.

Было всесилие обладательницы громадной империи — и страх перед новыми переворотами (отчего Екатерина не решилась выйти замуж за Григория Орлова и расправиться с Паниными, которые мечтали поскорее увидеть на троне Павла).

Была победа над Пугачевым — и призрак Петра III, воскрешенный самозванцем.

Была ненависть к французской революции 1789 года, свергнувшей «законного монарха», — и была собственная дворцовая революция 1762 года, свергнувшая другого «законного монарха».

На эту сложную, лицемерную двойственность екатерининского царствования и обратит позже внимание Пушкин: «Екатерина уничтожила звание (справедливее — название) рабства, а раздарила около миллиона государственных крестьян (т. е. свободных хлебопашцев) и закрепостила вольную Малороссию и польские провинции. Екатерина уничтожила пытку, — а тайная канцелярия процветала под ее патриархальным правлением; Екатерина любила просвещение, — а Новиков, распространивший первые лучи его, перешел из рук Шешковского в темницу, где и находился до самой ее смерти. Радищев был сослан в Сибирь…»

Объяснить, оправдать, растворить темную тайную историю в блеске явной, соединить самовластие с просвещением — для всего этого Екатерина делала немало, много говорила, писала и печатала. Для этого создавались и несколько раз переделывались «Записки».

Любопытно, что чем дальше, тем меньше Екатерина II предпочитает вспоминать о своем детстве, т. е. о своем немецком происхождении; и чем дальше от времени, когда произошло событие, тем больше литературных подробностей. Если в раннем наброске Екатерина II пишет, что в три с половиной года, «говорят, я читала по-французски. Я не помню», то позже, уже без всяких оговорок, утверждается, что «могла говорить и читать в три года». Еще в 1791 году Екатерина признавала, что, когда ее супруг дерзко просверлил дырки в двери, ведущей в комнату Елизаветы Петровны, она тоже «один раз посмотрела». В 1794 году, однако, Екатерина вспомнила, что не подглядывала вообще.

Откровенные и притом лицемерные рассказы, рассуждения царицы о тайной политической истории страны — одно это делало ее мемуары в высшей степени секретным документом. Но мало того: Павел I нашел в «Записках» признание, будто его настоящий отец — не Петр III, а один из возлюбленных Екатерины (князь Сергей Салтыков)… Вдобавок сообщалось, что новорожденного немедленно унесли от матери и что Екатерина чуть не погибла, лишенная всякого ухода, — ее совершенно забыли, пока, наконец, не появилась царствовавшая тогда императрица Елизавета с ребенком в руках (которого, впрочем, матери так и не дали). Тогда же начались разговоры, будто Екатерина вообще родила 20 сентября 1754 года мертвого ребенка, но наследник государству был столь необходим , что в течение нескольких часов нашли и отобрали новорожденного у одной крестьянки, а семью этого крестьянина вместе со всеми соседями сослали в Сибирь…