Гвидо Препарата -

С генералом Сектом (он ушел в отставку в 1926 году) и без не­го, так же как и без Ратенау, так называемые Abmachungen «специальные операции» рейхсвера в России — продолжались до марта 1935 года, когда Гитлер объявил недействительным Версальский договор (128).

Действительно, единственным стабильным учреждением Вей­марской республики было ведомое Гесслером министерство обо­роны, связующее звено между правительством и армией. В своем министерском седле Гесслер пережил 13 правительственных кабинетов — с 1920-го по 1928 год. Такая устойчивость говорит о стабильном положении рейхсвера как «государства в государст­ве», положении, обеспеченном специальным бюджетом, непод­контрольном рейхстагу. Этот бюджет был распылен по тысячам секретных фондов, проследить движение средств в которых бы­ло не под силу даже самым искушенным парламентариям.

С 1920 года Германская республика постоянно имела два ка­бинета: правительство, состоявшее из рейхсканцлера и его министров, и правительство генералов. Когда возникали конфликты и противоречия, выигрывала всегда армия. Все это называлось «германской демократией» (129).

Коллапс германской валюты зимой 1923 года — самая впечатляющая экономическая катастрофа двадцатого века. Великая гер­манская инфляция знаменовала конец первого периода существования Веймарской республики — период хаоса. Значение инфляции огромно, ибо именно она выдвинула нацистов на первые строки в международных политических новостях. Этот эпизод в экономической истории Германии наглядно иллюстри­рует тот факт, что финансовые потрясения могут порождать курс политического развития. Нет никакого основания утверж­дать, что творцы Версальского договора имели целью спрово­цировать нацистский переворот, организовав невиданный фи­нансовый оползень. Но остается обвинение в том, что британцы сознательно и преднамеренно воздержались на пере­говорах в Версале от секвестрации сертификатов военного зай­ма у богатых подписчиков, в руках которых находилась основ­ная масса облигаций. Теперь же, когда победители Первой мировой войны обязали Германию к выплате огромных сумм в иностранной валюте, сумм, чей мыльный пузырь вдвое превы­шал доходы страны, как-то трудно было поверить, что державы-победительницы не отдавали себе отчет в том, что у такого ре­шения будет очень сильная отдача. Следовательно, особенно если мы учтем глубочайшую компетенцию британских "правите­лей в финансовых вопросах, мы можем уверенно допустить, что Лондон прекрасно представлял себе, какое экономическое по­трясение ожидало Германию в самом ближайшем будущем. Чего Британия, скорее всего, ожидала получить,— это «очищения» германских счетов: поскольку такая безудержная инфляция не­избежно приводила к аннулированию всякого государственно­го долга, союзники, вероятно, своей политикой рассчитывали превратить Германию в tabula rasa для массивных иностранных финансовых вливаний, каковые действительно были организо­ваны в Лондоне на американские деньги в 1924 году (см. главу 4). В дополнение к этим немедленным и решающим результатам и последствиям можно было также ожидать, что уничтожение государственной валюты приведет к великой дестабилизации нации, и в пароксизме растворения немецкой валюты (ноябрь 1923 года) нацистское движение наконец прорывается на аван­сцену. Нацисты попытались, правда неудачно, устроить скорый переворот в Мюнхене, в котором даже участвовали бывшие капповцы. Но самое главное, что происшедшее экономическое потрясение представило широкой публике «одаренного», «су­масбродного», «бесноватого» барабанщика движения — тридца­тичетырехлетнего фюрера (вождя) Адольфа Гитлера.

Вот как изменялся курс бумажной марки по отношению к американскому доллару, согласно официальной статистике Рейхсбанка и данным Берлинской биржи, с 1918-го по 1923 год (табл. 3.1) (130)

За этот период времени состояние германской валюты претер­пело четыре фазы изменений (131). В 1919 году, на фоне снятия блокады, когда импорт товаров первой необходимости намного превосходил экспорт, правительство, опираясь на девальвацию валюты, стимулировало международную торговлю. Благоприят­ную роль сыграли также инвестиции иностранных банков, и с июля по ноябрь 1920 года марка короткое время пребывала в «добром здравии»: безработица сократилась практически до нуля, а внутренняя и внешняя торговля оживилась (вторая фа­за). Затем, с мая по ноябрь 1921 года (третья фаза), когда лондон­ская схема выплаты репараций больно ударила по веймарским запасам иностранной валюты, выявился искусственный харак­тер подъема экономики 1920 года. Люди стали избавляться от марок: иными словами, обыватели начали сбывать с рук марку либо продавая ее на обменных биржах, либо вкладывая в покуп­ку долговременных ценностей (Sachwerte). С конца 1921 года и особенно после убийства Ратенау (июнь 1922 года) и до конца 1923 года Германия находилась в тисках гиперинфляции — в ре­жиме постоянного и неуклонного обесценивания денег, причем ежемесячный рост цен превышал 50 процентов (132).

Отчаявшись дождаться отказа Америки от «вето» на списа­ние межсоюзнических долгов, Франция, в приступе ярости на­много превзошедшей всякие ожидания британцев, решилась на импровизацию: 9 января 1923 года она обвинила Германию в на­рушении обязательств. Два дня спустя 17 000 французских и бельгийских солдат в сопровождении группы горных инжене­ров вступили в Рур — угольный бассейн и индустриальное серд­це Западной Германии, — для того чтобы взять под контроль добычу и отгрузку угля, что, согласно букве Версальского дого­вора, входило в компетенцию Франции и Бельгии. Намекая на непримиримость некоторых конгрессменов со Среднего Запа­да, стоявших за американским вето на прощение долгов, один британский журналист едко заметил: «Разгадку тайны Рура сле­дует искать в долине Миссисипи» (133).

Публично Британия осудила вторжение, но не шевельнула и пальцем, чтобы ему воспрепятствовать. Оккупированная об­ласть не превышала 60 миль в длину и 30 — в ширину, но на этой территории проживали 10 процентов населения Германии и производилось 80 процентов немецкого угля, чугуна и стали; в этом районе была самая густая железнодорожная сеть в мире (134).

Политика «исполнения» умерла вместе с Ратенау; кабинет Вирта пал в ноябре 1922 года, и ему на смену пришло первое од­нородное «капиталистическое правительство» (135), возглавля­емое директором крупной судовой компании Вильгельмом Куно. Когда французы вторглись в Рур, Куно провозгласил новый курс Веймарской республики, названный им «пассивным сопротивле­нием»: прозвучал призыв не подчиняться незаконным требова­ниям союзников. Французы применяли силу, провоцировали и принуждали. Для помощи бастующим шахтерам правительство начало выпуск специальных денег. В 1923 году одно яйцо стоило уже 8 миллионов марок, а людей стали хоронить не в деревянных гробах, а в картонных мешках (136). Безработица утроилась, сви­репствовал разгул проституции, плохое питание в трущобах при­водило к врожденным уродствам; согласно скрупулезной государ­ственной статистике дети рабочего класса находились в жалком и плачевном состоянии. Националисты возгорались. Впервые с 1919 года народ сплотился вокруг республики, несмотря на то что Гитлер и его нацисты призывали бойкотировать всеобщую забастовку. «Наш главный враг сейчас — Веймар, — кипятился Гит­лер, — а не Франция!» Как бы то ни было, бесчисленные акты саботажа, осуществляемого разрозненными группками отчаявших­ся патриотов — 400 из них были казнены, 300 человек самими немцами, — едва ли нанесли ущерб французским реквизициям: са­ми рурские промышленники, боясь потерять контроль над рын­ком, гарантировали поставки угля. На рассвете рабочие поднима­лись и шли в шахты добывать уголь; добычу сваливали в огромные курганы, которые в сумерках увозили во Францию.