Гвидо Препарата -

Однако это облегчение, устроенное себе Лондоном, было лишь временным. Уже в июне приливная волна изменила на­правление. Случилось так, что из-за вновь оживившейся спеку­ляции краткосрочные деньги на Уолл-стрит прыгнули на поис­тине головокружительную высоту (20 процентов), и поэтому капиталы, которые до того уплывали из Нью-Йорка в Лондон, а оттуда в континентальную Европу, ринулись в Нью-Йорк, по­льстившись на более жирную наживку. Что больше всего долж­но было расстроить Нормана, так это то, что деньги начали од­новременно уплывать и из Германии.

Короче говоря, мировая экономика вернулась к состоянию конца 1919 года, хотя на этот раз положение усугублялось мас­сой кредита, увеличившейся на несколько порядков; экономика с грохотом, словно обезумевший поезд, летела по рельсам аме­риканской горки, разгоняемая англо-американским локомоти­вом, слетевшим со всяких тормозов.

Федеральный резервный банк решил мягко притушить эйфорию, сопровождая ее в том виде, в каком она сложилась. Американские банкиры решили постепенно так изменить бан­ковский процент, чтобы понемногу выпустить пар из безмерно раздувшегося пузыря. Так, в июле Федеральный резервный банк Нью-Йорка поднял процентную ставку до 5 процентов, всего на 0,5 пункта больше, чем в Лондоне, но намного ниже ставки, свирепствовавшей на Уолл-стрит. С этим маневром игра изменилась радикальным образом; финансовые потоки между Лондоном и Нью-Йорком в июне 1924 года изменили направле­ние (см. рис. 4.1). Так же как и в двадцатом году, это событие по­служило для Нормана сигналом к жесткому вмешательству: крах должен был наступить как можно скорее — в противном случае фунт стерлингов и имперская политика будут ослаблены до пол­ного бессилия. Норман не мог безучастно наблюдать, как Уолл­стрит высасывает из Британии золото, ранее накопленное Лон­доном.

В это время, в конце 1928 года положение Британии ухудши­лось; она продолжала терять золото на Уолл-стрит и опять-таки во Франции. Норман писал Шахту: «Евреи продолжают день за днем отбирать наше золото» (143). В довершение всех бед парт­нер Нормана Стронг в октябре умер от туберкулеза.

Норману не потребовалось много времени, чтобы обаять сво­ими чарами Джорджа Гаррисона, преемника Стронга. Уже очень скоро заместители Гаррисона, члены совета директоров стали говорить, что их босс «живет и дышит так, как велит Норман» (144). Приласкав свою новую жертву, британский управляющий принялся умолять ее немедленно включиться в такую же гонку процентных ставок, как в 1920 году; другими словами, Норман хотел проткнуть пузырь ради сохранения британского золота. Доказав свою непреклонность, Норман сделал решительный шаг и 7 февраля 1929 года поднял ставку банковского процента на целый пункт, доведя ее до 5,5 процента (см. рис. 4.1), ожидая немедленной реакции от Нью-Йорка.

Но Нью-Йорк медлил. Сбой возник внутри американской банкирской решетки; Гаррисон и англофилы в Нью-Йорке хоте­ли подыграть и поднять ставку до 6 процентов, но семь членов Федерального совета, надзирающего органа с резиденцией в Вашингтоне, кажется, вообще перестали понимать, что и с какими намерениями творят в Нью-Йорке. Десять раз подряд, с февраля по август 1929 года, боясь, что это неблагоприятно скажется на деловой активности, Совет отклонял предложение Нью-Йорка о повышении ставки до б процентов (145). Нако­нец, 9 августа 1929 года, на фоне бредового сближения двух стратегий, подталкиваемых диаметрально противоположными целями — Совет интерпретировал повышение как щедрый приспособительный жест в отношении рынка, а Нью-Йорк, наобо­рот, как давно ожидавшийся и ограничительный ответ встрево­женному Норману — Совет федерального резерва, наконец, установил ставку на уровне 6 процентов.

Наконец дождавшись зеленого света из Нью-Йорка, 26 сентя­бря 1929 года, через неделю после того, как цены акций достиг­ли своего пика за всю историю (146), Норман поднял ставку до 6,5 процента и выпустил воздух из чрезмерно раздутого пузыря. «Тогда, совершенно внезапно, — писал финансовый редактор га­зеты «Нью-Йорк тайме» Александр Дана Нойес, — началось паде­ние... Никто не мог объяснить нарастание числа продажных по­ручений, которые буквально хлынули потоком... Возможно, Лондон запустил беспорядочные международные продажи» (147). Лондон продавал, а золото потекло обратно в Британию.

Определенно ясно, что... повышение Лондоном банковской ставки до 6V2 процента... ускорило прекращение спекуля­ций в Соединенных Штатах... [и] и в октябре вызвало кризис и обрушение фондовой биржи (148).

Дело было сделано: Норман положил конец долгому сезону американских прибылей, длившемуся 15 лет, с 1914 по 1929 год, времени алчных грез и небывалого изобилия, подготовленных Британией и вдохновленных опустошением Европы. После этого банковские проценты Лондона и Нью-Йорка, переплетясь, словно две обезумевшие змеи, покатились вниз (см. рис. 4.1): мировая экономика была изуродована долговыми обязатель­ствами, заключенными во время бума под немыслимо высокие проценты, а крах центральных банков вызвал такое сниже­ние цен, что деньги мгновенно ушли в землю; их заперли в под­валы — ставки снизились, банки прекратили кредитование, решетка закрылась. Начался кризис, равного которому не бы­ли нигде и никогда. То, что началось, было в действительнос­ти повторением саботажа Нормана—Стронга, устроенного в 1920 году.

Отношение золота к общему объему кредита в Америке в апреле 1929 года упало ниже 7 процентов, это самый низкий уровень за всю историю ее историю; когда крах поразил США, паралич был всеобщим (149): разоряя банки, американская элита спалила треть своей банкирской решетки, играя в бри­танские игры. Для того чтобы выйти из депрессии, Соединен­ным Штатам потребовалось десять лет. С планом Дауэса было покончено, а вместе с ним и с займами, обеспечившими рывок пребывавшей в коме германской экономике: американцы по­требовали назад свои деньги. В Америке внезапно и совершен­но перестали покупать немецкие ценные бумаги (150).

После этого Норман занял выжидательную позицию. На­чался медленный процесс удушения, который он хладнокров­но наблюдал и у себя дома, но особенно в Германии. Там сбой машины Дауэса, вызванный прекращением «потока», вызвало такое сильное политическое отчаяние, что в марте 1931 года Германия и Австрия, две страны, испытавшие на себе помощь Нормана, объявили о своем намерении создать таможенный союз (Zollverein), как средство преодоления торгового застоя в Центральной Европе. Но 11 мая 1929 года у ведущего банка Австрии, «Кредитанштальт», началась полоса неудач, после чего лопнула вся австрийская банковская система. Как именно это произошло, по сей день остается тайной. В сохранившихся и доступных документах есть упоминания о какой-то темной и «сложной системе встречных депозитов между [австрий­ской банкирской решеткой] и рядом американских и британ­ских банков», установленной к 1929 году, то есть о «грязных деньгах», пользуясь словами Нормана. Какова была роль этой системы в развернувшихся событиях, неизвестно (151). Три недели спустя кризис поразил и Германию. Рейхсбанк обвинил в неприятностях иностранцев, а Федеральный резервный банк возложил вину за избыточный экспорт денег на немцев. Как бы то ни было, деньги спасались бегством, и Норман по­нимал, что следующей на очереди была Британия.