Гвидо Препарата -

Такова была личность, с которой французам пришлось иметь дело в 1926 году. Это произошло только потому, что теперь он обратил свое внимание и на них. Теперь нити его игры должны были пройти сквозь клубок французских дел. Действительно, Франция пока оставалась единственным из крупных игроков, не подвешенных до сих пор на крюк заново смонтированного золотого стандарта.

Так же как и Германию, Францию после войны сотрясла силь­нейшая инфляция, пострадала она и от беспрецедентного бег­ства капиталов. В начале двадцатых годов, из-за постоянной неопределенности с германскими репарациями и в связи с орга­низованными спекуляциями франком во время вторжения в Рур, французские абсентеисты в массовом порядке начали вывозить капиталы на хранение в Нью-Йорк и в большей степени в Лондон. Статистики, касающейся размеров этого оттока, как водится, нет, но то, что можно считать определенным и то, что знает каждый банкир, что масштаб этого вывоза намного пре­восходил объем бегства капиталов из Германии несколькими го­дами раньше (121). Теперь, поняв, до чего бегство капиталов до­вело в 1923 году Германию, некоторые специалисты, проявив здравомыслие и реально оценив обстановку, сильно испугались и принялись во весь голос предупреждать мир об опасности.

10 сентября 1926 года один из таких удрученных оракулов, швей­царский банкир Феликс Сомари, сложив два и два, сказал в сво­ей публичной лекции, прочитанной в Венском университете:

Сейчас мы находимся в условном состоянии покоя. Но это лишь затишье перед бурей. Как можем мы, европейцы, спра­виться с такой мощной силой, как Соединенные Штаты, вла­деющие избытком как в торговле, так и в счетах движения капитала? Для Америки единственный выход состоит в по­стоянном расширении краткосрочного кредитования. Ни­когда еще экономический цикл не начинался в таких небла­гоприятных условиях, какие были созданы финансовой помощью Австрии и Германии. Но берегитесь, Америка — са­мый выдающийся в мире протекционист. Она немедленно закроет двери, когда Европа постучится в них со своими экс­портными товарами. И если сегодня Соединенные Штаты должны ссужать, чтобы поддерживать на плаву свою эконо­мическую систему, то это значит, что мыльный пузырь фон­довой биржи скоро раздуется до поистине циклопических размеров. Что произойдет, если весь сбежавший из Франции капитал, который сейчас пущен на инвестиции его амери­канскими хранителями, вдруг вернется на родину? Это вызо­вет тяжелейший коллапс. Следовательно, только немедлен­ный вывод французских фондов из их иностранных укрытий и безоговорочная отмена нового золотого стандарта может предотвратить недопустимое разбухание фондового рынка. Ибо если оба эти действия будут совершены на подъеме или в самом разгаре американского кризиса, то размеры катаст­рофы, которая постигнет Европу, трудно себе даже вообра­зить (122).

Таким образом Великий крах на Уолл-стрит в 1929 году практи­ки банкирской решетки предвидели еще в 1926 году. Следова­тельно, сам Норман не мог не видеть, чем все это со временем кончится, особенно в свете кризиса 1920 года, который он сам и организовал.

Что касается вывезенных из Франции капиталов, то сроки и время здесь, как и предчувствовал Сомари, играли решающую роль. Норман, который был превосходно осведомлен о размерах и потенциале французских фондов, едва ли мог позволить Франции играть даже косвенную роль в решении судьбы Герма­нии, которая получала жизненно необходимые ей деньги из Америки. Массовый отток французского золота из Лондона и Нью-Йорка на условиях, отличных от условий Нормана, дей­ствительно мог вызвать крушение нового золотого стандарта и застопорить машину ростовщического процветания Уолл­стрит. Итак, деньги должны были немедленно вернуться во Францию, но через Лондон, и только тем способом, который совпадал бы с планами Нормана.

Так, летом 1926 года империя отрядила своего «человека-па­ука» плести паутину вокруг Франции.

29 июля 1926 года, ровно в 11 часов утра Норман вошел в здание Французского банка для встречи со своим противни­ком Эмилем Моро. Француз был в какой-то степени смущен и испытывал неудобство: ему говорили, что Норман был «tres dur en affaires et tres ruse»; короче, Моро знал, что ему предсто­ит встреча с лучшим банковским управляющим в мире (123).

Успев предварительно сказать гадость о евреях, отозвав­шись со страстной любовью о Британии, которой он желал гос­подства над всем миром, Норман уговорил Моро присоеди­ниться к «банкирскому клубу», быстро приготовившись тем временем конвертировать франк на условиях нового золотого стандарта (124).

Несколько недель спустя, в августе, генеральный агент по ре­парациям, Паркер Гилберт, встретился с французским прези­дентом Реймоном Пуанкаре, и они вдвоем заключили сделку. В первые три года выплаты, которые Франция должна перечис­лять Америке в счет долга за военные кредиты, будут вычитать­ся из более крупных платежей по плану Дауэса в виде долга Гер­мании перед Францией. Британия и Америка согласно кивнули. Три стороны хитро ревизовали план Дауэса, соединив военные долги и репарации (125). Пуанкаре торжествовал — эти счета сделают его могущественным, как никогда: Франция снова ста­нет привлекательной для инвесторов (126). Французскому бан­ку было рекомендовано принимать большие количества фран­ков из-за границы.

Вот так, внезапно, во второй половине 1926 года волна капи­тала вернулась в свое французское отечество. Французский банк поглотил эти иностранные деньги и принялся в большом количестве печатать франки. Иностранные резервы банка не­вероятно разбухли. Все затруднения франка остались в про­шлом, его оценили по достоинству, и французская валюта стала предметом неистовой международной спекуляции, которая бы­ла методично подготовлена в Лондоне. Последние слухи гово­рили, что некие «спекулянты из Берлина» одалживают фунты в Лондоне и продают их за франки. Париж размещал фунты в Лондоне, а этот последний снова их одалживал и так далее (127). Все это наводит на мысль о том, что Норман, «доверен­ное лицо всего лондонского Сити» (129), на самом деле дал воз­можность лондонскому рынку накормить французов призраком фунта. Французов кормили до мая 1927 года, когда они, вдоволь набравшись денег и боясь разрушительного спроса на свою ва­люту, потребовали конвертировать часть своего огромного стерлингового резерва в золото. Это было именно то, чего ждал Норман.

Несмотря на то что биографы Нормана в один голос на все лады пересказывают истории о том, что «в его лице прогляды­вал трезвый расчет... что это персонаж с тысячью масок, кото­рые он надевал в зависимости от обстоятельств» (130), читате­ли так и не узнавали, по каким выдающимся случаям Норман демонстрировал свои незаурядные актерские способности и ус­траивал театральные жесты. У нас есть все основания пола­гать, что в мае 1927 года наступил один из таких выдающихся случаев.